Поцелуй Фемиды - [25]

— С подношениями я практически покончил, — заколебался Ватсон. — Мне эти бесконечные коньяки тоже не полезны. Зарабатываю не хило, захочу — сам себе куплю… Ну да чего не сделаешь для друзей.

На стол явилась бутылка с темной жидкостью и две рюмочки. Федор пригладил бороду, перекрестился и опрокинул в рот рюмочку… Но сразу глотать не стал, а задумчиво покатал напиток во рту.

— Чувствую черноплодную рябину, вишневый лист… Хороша наливочка. Домашняя? Кто автор?

— Неплохо давление понижает, — уклончиво сказал доктор. — Тут еще пирог где-то был с муксуном.

— Вдова?.. — не унимался Витек.

— Это неважно.

— Для друзей все важно.

— Отстань.

Что произошло у Ватсона с одной из пациенток — многократно упомянутой выше вдовой — история умалчивает. Известно только, что женщина явилась в новую клинику одной из первых и стала ярой поклонницей и пропагандисткой уникального метода московского доктора. Вполне научным фактом было также то печальное обстоятельство, что полное излечение от ее недуга, увы, невозможно. Главным образом потому, что и самого-то недуга по сути не было, было всего лишь естественное в ее возрасте недомогание, связанное с гормональной перестройкой организма. А вот имело ли место со стороны доктора нарушение врачебной этики, или не имело, этого друзья Ватсона доподлинно не знали, но интересовались живо.

— Нет, ну это не дело — пить компот! — Витек с возмущением отставил рюмку с наливкой. — Накапай хоть спирта вовнутрь, садист. Продезинфицировать душевные раны!

В этот момент в дверь позвонили. Друзья замерли. Звонок надрывался не меньше двух минут. Трезвон, наконец, стих. Но через минуту раздался удар камнем в стекло. Причем этот удар был гораздо менее деликатным, чем тот, который позволил себе Федя: стекло едва не разлетелось вдребезги.

— Вдова… — обреченно выдохнул Ватсон и крадучись двинулся на звук.

Однако тот, кто стоял в этот момент под окном, меньше всего походил на вдову. Это был недоброй памяти знакомец еще по старой, еще московской жизни.

— Что это с ним? — пальцы Федора отпустили занавесочку, из-за которой они с Ватсоном выглядывали во двор, и машинально сотворил крестное знамение. — Витек, глянь-ка, никак Кабан!

Квадратная, практически лишенная как талии, так и шеи фигура отчетливо просматривалась в лучах полной луны. На богатой пыжиковой шапке и вороте дубленки серебрился снежок. Широкое лицо было обращено на окно спальни, однако можно, было бы поручиться, что Кабан не видит ни самого окна, ни троих друзей, которые исподтишка наблюдали за ним сквозь проем между шторами: глаза его были широко раскрыты, но… как бы лишены зрачков. Оставалось только предполагать, что зрачки странного визитера были закачены под лоб. В сочетании с загадочной улыбкой человека, познавшего нирвану, это смотрелось жутковато. И была еще одна очень странная деталь. Крепкие икры спортсмена, были обтянуты нежно-голубым трикотажем кальсон…

Витек присвистнул и сказал:

— Похоже, клиент созрел.

VIII

Заросший грязью кран с оторванным вентилем был хронически болен. Кто-то, наверное, предыдущий пассажир, намотал на него старый носок. В результате вода не брызгала по сторонам, а просто текла непрерывно. Звук, с которым она исчезала в сливном отверстии облупленной раковины, навевал дремоту. Но Саша запретил себе спать. Ему пришло в голову, что у графа Монте-Кристо, должно быть, главная проблема была не отупеть, не опухнуть от спячки и не впасть в апатию.

Наступили четвертые сутки его пребывания в камере следственного изолятора. И снова никто не вызвал его для допроса. Все это очень походило на психологический прессинг: похоже, кто-то сознательно пытается выбить его из колеи, лишить воли и заставить мечтать о любой развязке. Только бы прекратить эту спячку, это бессмысленное хождение из конца в конец камеры и этот звук воды, утекающей в никуда…

Саша уже перестал тешить себя мыслью о досадном недоразумении. Хотя на самом деле, в эту версию он никогда и не верил. Белов уже не сомневался в том, что все, произошедшее с ним не только не случайность и не в горячке реализованное кем-то желание повозить олигарха мордой об стол, а тщательно спланированная акция на уничтожение.

И он мог предвидеть такой оборот событий. Мог, но не хотел об этом думать! Вытащив комбинат из разрухи, он слишком увлекся созидательным трудом, и слишком успокоился. Что греха таить, ему нравилась людская благодарность, нравилось, что его любят и выражают готовность идти за ним хоть на край света. Ему нравилось видеть свои фото на страницах газет, где говорилось о том, как он умен, креативен, нестандартен и какие потрясающие у него волевые качества… Отсюда первый вывод: огонь и воду ему удалось пройти вполне успешно, а вот с медными трубами вышла промашка. Убаюкали его медные трубы, усыпили бдительность!

Однако же, в чем он, собственно виноват? Ведь то, о чем писали в газетах — чистая правда. И комбинат вывел из кризиса, и шведский социализм почти построил в одном отдельно взятом крае. И слово умеет держать, отвечать, как говориться, за базар. Ну не в чем ему каяться на данном этапе…

Отсюда вывод первый и очень печальный. Война продолжается. Есть и второй вывод: как говорят французы — а-ля rep ком а-ля гер. На войне как на войне. И действовать нужно соответственно. Не прогибаться, а держать удар… Чтобы не было — а-ля хер…