Поцелуй Фемиды - [20]

— Не надо бы тебе спиртное, — зашептала ей на ухо Катя. — Ты же кормишь!

— Я? — молодая женщина будто вернулась из другого мира. — Нет, я уже не кормлю.

Через несколько минут Ярослава попрощалась и снова удалилась в свою комнату вместе с ребенком. А Катя подсела с разговором к доктору Вонсовскому. Она не привыкла к роли пассивного наблюдателя и стремилась действовать. А потому обсуждала с доктором, как бы половчее и поделикатнее заманить Ярославу к нему на прием. Ватсон за последнее время прославился на ниве нетрадиционного врачевания недугов, в особенности, душевных, и было бы непростительным грехом не воспользоваться этой дружбой и не помочь несчастной Ярославе,

Однако поработать с этой пациенткой доктору Вонсовскому так и не удалось. Наутро После Лешенькиного «юбилея» Ярослава вновь явилась на кухню с опухшими от слез глазами, и принялась готовить для малыша кашку из сухой смеси. Екатерина Николаевна отметила, что домашнее платье в области груди у нее намокло: видно, мамаша всерьез решила, что настала пора отучать сына от материнского молока.

Сама Катя была против такого решения. И профессиональный опыт, и чисто человеческие соображения подсказывали, что кормить дитя материнским молоком следует как можно дольше. Чем дольше кормишь, тем крепче у чада иммунитет к болезням. К тому же если этого молока у матери имеется в избытке!

В любом случае, отлучать ребенка от груди следует постепенно, а не вот так — в одночасье. Однако лезть к Ярославе со своими советами она не решилась. Особенно когда увидела, что девушка снова плачет, роняя слезы в ковшик с кашей.

— У тебя все в порядке? — осторожно поинтересовалась Катя.

— Абсолютно, — ответила Ярослава. — Вот только простыла немножко, спала плохо. Погуляйте сегодня без меня, ладно?

— Да не вопрос! Отдыхай, конечно. Вон чаю с малиной попей…

А вернувшись с прогулки, Катя поняла, что девушка опять исчезла. В детской кроватке лежала залитая слезами записка. В своем прощальном послании Ярослава просила у всех прощения и объясняла свой поступок. Она разгадала знак, посланный свыше: ее долг — посвятить жизнь служению Богу.

VI

— Однажды в студеную зимнюю пору сижу за решеткой в темнице сырой! — громко продекламировал Саша.

Звук собственного голоса в закрытом гулком помещении одиночки показался странным. Но, по крайней мере, он еще не разучился говорить.

— Гляжу: поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой.

Он говорил просто для того, чтобы что-то сказать. В противном случае мысли опять потекли бы по одному и тому же руслу. А именно: как же это глупо, как это чудовищно некстати и несправедливо! Именно теперь, когда разборки с самим собой и собственной совестью завершились, и жизнь открыла такие классные перспективы.

— И, шествуя важно, в спокойствии чинном, мой грустный товарищ, махая крылом, в больших сапогах, в полушубке овчинном кровавую пищу клюет под окном….

Впрочем, это пока еще не тюрьма — это следственный изолятор, и находятся здесь невиновные, по крайней мере формально, люди. В подобных заведениях Белову в его бурной жизни бывать уже доводилось. Но всякий раз «справедливость торжествовала» и, спустя несколько дней, он был уже на свободе.

«Оно и сейчас ненадолго, — подумал Белов — Еще день-два максимум…»

— Здесь у кого ни спроси, за что сидишь, никто не виноват, — раздался рядом знакомый голос.

Белов вздрогнул. Ему показалось, что он отчетливо услышал ехидную интонацию Пчелы. И даже будто бы увидел кривоватую усмешку. Рядом с Пчелой, на пустующей шконке сидели Фил и Космос, слабо видимые в полумраке. Пчела прикалывался, остальные двое молчали.

Вот блин! Кажется, это сон. Так и одуреть недолго, одуреть, оглохнуть и опухнуть ото сна. Всего-то двое суток провел в одиночестве, а уже такое начинается…

Александру Белову было известно, что помещать задержанного в одиночную камеру — будь то камера следственного изолятора или тюремная — строжайше запрещено инструкциями. В принципе, он мог бы пожаловаться, однако просить себе соседа казалось ему нелепым. Лучше уж беседовать со старыми, умершими друзьями, чем с каким-нибудь левым соседом. Белов вовсе не собирался прописываться здесь надолго. Оттого и не предпринимал никаких попыток хотя бы частично благоустроить свой быт. Еще день, возможно, два, а потом должна закончиться эта пытка неизвестностью!

Единственный имевший место допрос состоялся на следующий день после задержания. По сравнению с красочным театральным шоу с участием нарядных фээсбэшниов в черном прямо в университетской аудитории, которое могло бы сделать честь если и не столичному театру, то краевому — это факт, все последующее выглядело тусклым и формальным. Следователь прокуратуры с безликим именем Василий Петрович Петров обладал соответствующей внешностью: главной изюминкой на этом невыразительном лице, за неимением других, было практически полное отсутствие подбородка. Впрочем, остальные черты лица были так же, как будто частично, стерты ластиком.

Во время допроса Василий Петрович, казалось, отбывал нудную повинность и откровенно скучал. Беседа вертелась, в основном, вокруг дочерних фирм комбината. Следователю непременно хотелось услышать от Александра, что этих фирм в реальности не существовало, или же они все были «подставные», а их руководители — «подконтрольные». Белов и его адвокат, разумеется, не разделяли этой точки зрения и приводили свои доводы.