Поцелуй богов - [7]

Джон добрался до ресторана так, что на него ни разу не указали пальцем, и подошел к конторке, где, как Евангелие на аналое, хранилась книга предварительных заказов со списком избранных. Мэтр заученно не окинул его взглядом с ног до головы и, глядя прямо в глаза, не спросил тихим, по-европейски невыразительным тоном: «Чем могу служить, сэр?» Он не щелкнул пальцами, вызывая охрану, но все в его манере оскорбляло.

Как это удается — за льстивым, безукоризненно вежливым обращением сохранять безошибочно враждебное отношение?

— Мисс Монтана. Э-э… ждет меня к обеду.

— Хорошо, сэр. Назовите вашу фамилию. Не изволите ли немного подождать?

Он отправился на электророликах в обеденный зал и через минуту возвратился с улыбкой на лице, все той же, но одновременно неуловимо переменившейся, ставшей какой-то заговорщической. Более значительной. Менее значительной. Подобострастной и по-кошачьи манящей.

— Мисс Монтана ожидает вас, сэр. Только вот что, простите, вам требуется галстук. — Взглядом он дал понять, что извиняется: мол, конечно, мы-то с вами не придаем никакого значения мелким правилам, но другие от нас их ждут. И тот же взгляд показал, что войти в ресторан без галстука — это настоящий ребяческий бунт. Как по волшебству, в его наманикюренных пальцах появился изумительно чудовищный галстук. Достаточно обширный, чтобы послужить презервативом слону, и достаточно яркий, чтобы привлечь роящихся пчел. Он был произведен из некоего скользкого материала, который в жизни не ведал нивы и не имел касательства к звериной шкуре. Джон неумело закрутил его на мягком вороте спортивной рубашки так, что узкий конец свесился до самого паха. Мэтр по-отечески улыбнулся, будто провожал сына на первое свидание, но улыбнулся, не забывая, что он — лицо, у которого есть много дел поважнее. Каким образом этому человеку удается улыбаться на столько разных манер и при этом не двигать мускулами, удивился Джон.

— И еще пиджак, сэр. Боюсь, что ваш не подойдет. — И снова будто из воздуха материализовался пиджак, явно забытый развеселым музыкантом-гавайцем, тянущим фунтов этак на триста пятьдесят. Джон покорно отдал джинсовую куртку и по кончики пальцев утонул в рукавах — кисти только-только вылезали из обшлагов с золотыми пуговицами. Метрдотель бросил быстрый оценивающий взгляд и, оставшись доволен произведенным ритуальным унижением, взял меню.

— Мы не признаем здесь джинсов, сэр, — пояснил он и повел Джона в обеденный зал.

Джон почувствовал себя совершенно голым, а к заднице будто подцепили свиной мочевой пузырь. Богатые, скучающие глаза, предвкушая позор, устремились к нему, словно стая проголодавшихся сорок. Зал наблюдал с великим наслаждением, как меж цивилизованных людей вели вымазанного в смоле и вывалянного в перьях увальня-дикаря. Но вдруг все поняли, куда его провожали, и моментально лишились острого блюда чужого унижения, а взамен получили всего лишь жидкую размазню зависти.

Ли сидела в центре зала и выглядела потрясающе — невозмутимой, обвораживающей, невероятно красивой и ощутимо источающей сексуальность, которая призывала: займемся-этим-прямо-тут-на-столе. Джон был невероятно рад ее видеть.

— Добрался? Боже, где ты раздобыл такой пиджак?

— Извини, меня его заставили надеть.

— Ну вот еще… Алонсо, унеси его с глаз долой.

— Мадам, но как же…

— Успокойся, Алонсо. — Из-под полуприкрытых век она послала ему взгляд, который лазером прожег вытертые на заднице брюки и добрался до самой мошонки. — Ты же не хочешь, чтобы я немножко потоптала эту штуковину?

— Конечно нет, мадам. Я достану пиджак джентльмена.

— Джон, снимай-ка и галстук. Ничего себе страна! Вы завоевали или создавали самые бесхитростные на планете народы — австралийцев, вест-индийцев, да что там говорить, даже американцев — а сами так и не научились расстегивать воротничок.

— Только в таких местах, как это. Чтобы напомнить австралийцам, американцам и индейцам, что они теряют. А остальные ведут себя вполне раскрепощенно.

— Джон, у тебя ведь есть какая-то одежда. Надеюсь, ты не из тех фанатов, которые не моются, потому что прикоснулись к звезде?

— Мне пришлось сразу приступить к работе. Я еще не был дома.

Вернулся Алонсо с пиджаком.

— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил он.

— Я закажу официанту, — ответила Ли, а Джон набрал воздуха в легкие и внезапно выпалил:

— Мне большую порцию виски безо льда.

— Ну, если ты хочешь, чтобы тебя шибануло, тогда мне гибсоновскую водку.

— Никогда не слышал про гибсоновскую водку.

— Это мартини с луком.

— Звучит премерзко. Принесите мне то же.

— Вместо виски? — Перо Алонсо замерло над блокнотом.

— Нет, вместе с виски. И одновременно.

— Как мило. Пьющий мужчина. Может, ты еще и куришь?

— А то… И не делаю гимнастики. Для меня день не в день, если я не налижусь как следует всякой всячины и до поросячьего визга не натрескаюсь жирного.

— Прекрасно. Настоящий английский хлыщ. Что ж, Джон, давай выпьем за нашу горячую, но, вероятно, короткую дружбу. — Ли подняла стакан, но не пригубила напиток, а некоторое время омывала и ласкала лицо Джона своим сосредоточенным взглядом. И ему показалось, что он попал в струю от теплового вентилятора. И впервые понял, что имеют в виду киноманы, когда говорят, что камера любит чье-то лицо. Без защиты объектива от взгляда Ли казалось, что смотришь на солнце. Джон купался в нем и чувствовал, как этот взгляд просачивался сквозь его кожу.