Побратимы - [68]

Как же быть?

С начала блокировки аэродромов прошло девять дней. За это время предложений о том, как избавиться от блокировщиков, было много.

Вот и сегодня, получив новое предупреждение Булатова об усилении охраны аэродрома, мы идем на приемку самолетов всей бригадой и ведем разговор о тех же блокировщиках.

— Я говорил и говорю, — настаивает Федоренко, — что нужно всей бригадой окружить и разгромить их поочередно. С этим позором надо кончать!

— А по-моему, их надо выжить комариными укусами, — предлагает Котельников. — Нападать мелкими группами раз за разом. По лагерям вести беглый минометный огонь. А дороги, где они ездят и ходят, минировать. Измотаем — уйдут.

Варианты хороши. Под силу бригаде. Не вызывает сомнений и результат: разобьем, измотаем. И все-таки ни одно из предложений не принято нами — эти решения основаны лишь на применении силы. Но силы полутысячной бригады партизан и полумиллионной гитлеровской армии явно несравнимы. Если мы разобьем батальоны, то Клейст и Енекке выставят полки. На наш обстрел минами они ответят снарядами.

Нет, здесь нужно другое. Скорее всего не показывать врагу нашу заинтересованность в отнятых аэродромах, не затевать из-за них боев — достаточно нам пока одного аэродрома.

Останавливаемся на привал.

— Это верно, конечно, — соглашается Егоров и неожиданно меняет разговор. — Ты взгляни на комиссара Мозгова, — кивает он на противоположный склон балочки, где тот лежит, окруженный бойцами. — Сколько он исходил! Особенно в те черные дни, когда партизаны свалились от голода, помнишь? То за продуктами, то на связь с населением — всюду он. И вот: питание наладилось, а он — кожа да кости. Не на шутку, видать, ослабел. Нужно сегодня же отправить его в госпиталь.

Да, откровенно говоря, это давно пора сделать. Одних мы отправляем на несколько месяцев, а то и на год отдыхать на Большую землю, а вот Федора Федоренко, Николая Шарова, Якова Саковича, Георгия Свиридова, Алексея Ваднева, Павла Милеева и многих других без конца лишаем давно заслуженной передышки. И прежде всего потому, что это наша гвардия. А такие, как Семен Мозгов, Григорий Костюк, кроме того, тесно связаны с населением. Почти два года они на переднем крае трудовой партизанской войны, без единого дня отдыха. Сколько же можно!

— Вот какая штука, Семен Ильич, — строго говорю, подозвав Мозгова. — Подвернулось важное дело. Рейд далекий. Несколько сот километров в один конец. Чертовски трудный и опасный. Тебе бы туда, самый раз. Но вот Мирон Миронович возражает. Говорит, что больно ослаб ты, не вытянешь. Но, понимаешь, сложное очень задание. Может, все-таки тебе двинуться в рейд, а?

— Давайте. Только если б… ботинки покрепче — эти износились, — берется он за носок ветхого ботинка. И в голосе, и в движениях улавливается готовность и вместе с тем проступает крайняя усталость.

Хочется крепко обнять этого хорошего человека, настоящего, беззаветно преданного бойца.

— Хватит, Ильич, пора тебе отдохнуть и подлечиться. В госпиталь полетишь сегодня…

Встаем. Звучит команда, и бригада возобновляет движение. Опять возвращаемся к спорам о блокировщиках.

Вспоминаю, как в прошлом месяце, вот так, как и сегодня, всей бригадой шли мы к аэродрому.

Вдруг:

— Стой! Впереди немцы! — внезапно передалось по колонне. Бежим с Егоровым и Котельниковым в голову колонны. Спустя несколько минут люди были готовы к бою. Нельзя допустить, чтобы противник находился вблизи иваненковского аэродрома.

Лес безмолвствует. Приникая к земле, движутся бойцы. Комиссар Егоров невдалеке от меня. Он ползет впереди всех. Делая очередной рывок, замирает за камнем или за пнем, приподнимает голову. В густом мелколесье далеко не глянешь. Потому больше работает не зрение, а слух.

Вот уже слышим еле уловимое позвякивание котелков и голоса. Еще несколько бросков ползком, и уже отчетливо доносятся отрывистые фразы. Затаившись, видим немцев. Они расположились на противоположном пригорке и ужинают. Иные спускаются к роднику, набирают свежую воду. Их много. Но это не так важно. Сейчас главное — внезапность и натиск.

Сигнал «В атаку!» — длинная автоматная очередь, и все тонет в гуле нашего дружного огневого удара. За ним — стремительный бросок.

Мироныч вскакивает. С криком «ура» он бросается вперед, увлекая партизан своей группы.

Впереди — невысокий кустарник. И только было комиссар врезался в него, как перед ним внезапно выросла и метнулась вперед чья-то фигура.

«Враг или свой?» — мелькнула мысль. Но человек тоже закричал «ура!», и Егоров понял: опередил свой.

Партизаны были и справа и слева. Но теперь комиссар уже не оглядывался на них — все рвались вперед, разгоняя лесную тишину тяжелым топотом ног, вскриками, стрельбой.

Комиссар бежал изо всех сил, а перед ним все время вырастала чья-то широкая спина в телогрейке. Телогрейка была разорвана, из дырки выбился клок ваты. Белое пятно ваты то исчезало, то — опять впереди. Человек мчался, не обращая внимания на свист пуль, не пригибаясь.

Мироныч вдруг подумал, что этот парень мешает ему вести огонь. Но уже через мгновение понял: смельчак, атакуя первым и сбивая немецких автоматчиков, преднамеренно прикрывает его, комиссара, от вражеских пуль. Но кто же он? Рассмотреть не удалось. Бой ожесточенный. Набегают и справа и слева, рядом кто-то, ойкнув, падает. Комиссар инстинктивно рванулся к упавшему. Туда же бросилась медсестра. Мироныч побежал дальше. Он уже не видит белого пятна, потерял его из виду, ожесточенно стреляет.