Побег - [17]

— Как-то немного невероятно звучит... — проговорил Виктор Павлович. — Особенно насчет обратной связи. Разве как-нибудь можно на нее воздействовать, на страну эту? Несется, как... тройка, потерявшая управление. А впрочем...

Он не договорил. Опять поймал себя на том, что ему не нравится присутствие поэта в соседней комнате. Как бы ни был достоин сочувствия Александр, он, несомненно, привлечен сюда жалостью, обаянием и красотой Алисы. Вот что тревожило. Но как разрешить возникшую проблему, Виктор Павлович не знал.

В понедельник рано утром они улетали в Петербург, к Алисиным родителям. Нужно было повидаться с ними перед отъездом в борунский университет. Саша в пиджаке, подаренном Виктором Павловичем, проводил их до аэропорта, хотя они гнали его в поликлинику.

— Провожу вас и поеду обязательно. На этот раз сердце довольно сильно болит. А лекарства почему-то не помогают.

— Я боюсь оставаться без вас, Алиса, — сказал он вдруг жалобно и честно.

Виктор Павлович слушал и беспомощно молчал. Алиса посмотрела на него, на Сашу. Потом она вспомнила про мать, которой скоро должны были делать операцию на щитовидке, и решительно направилась к билетному контролю.

В Петербурге они узнали, что только что произошел известный банковский кризис, получивший почему-то название «дефолт». Рубль обвалился. В этот черный день пропали все их небольшие сбережения в банке. В экономике страны произошел облом.

Через два дня они вернулись в Нижний. Саша не появлялся. Алиса не могла сладить со своей жалостью. Она стала обзванивать сердечные отделения нижегородских больниц, и с третьего раза нашла его. У поэта в день кризиса снова случился микроинфаркт.

Алиса окружила Александра нежным вниманием и заботой. У нее иногда возникало странное чувство, что она делает что-то важное для своей страны. Она просидела несколько дней в Сашиной палате, пока тот не успокоился и не повеселел. А потом улетела вместе с Виктором Павловичем и сыном за границу. Однако через три месяца поэт в электронных письмах снова начал жаловаться на обостряющийся страх перед жизнью и сердечную боль.

Русский Интернет и газеты были полны сообщений о второй волне кризиса, которая будет еще страшнее первой. Все ждали хаоса. Виктор Павлович, весь в душевных сомнениях, отпустил Алису в Нижний Новгород. За неделю она умудрилась привести странного невротика в нормальное состояние. И тут правительство выступило с твердым заявлением, что не собирается девальвировать рубль. Мало-помалу экономика пришла в себя. Алиса гордилась тем, что помогла выправить ситуацию.

Виктор Павлович тем временем открыл в спектре одной из звезд новую молекулу, наличие которой многие ученые уже давно предсказывали. Кроме того, он очаровал западных коллег свежестью научного мышления. Но на душе у него творилось черт-те что. С одной стороны, он не то чтобы верил в странную взаимозависимость сердечной боли бродячего поэта и состояния страны (миф, питавший русскую поэзию не один век), но допускал это. А интеллигентному сознанию стоит только допустить что-то, то есть не сказать этому чему-то ни да, ни нет, и все пропало. Это самое «ни да, ни нет» гораздо хуже, чем простое «да». Оно темнее, мистичнее и постепенно закруживает голову. «Кто его знает, — думал Виктор Павлович. — Может, вот так, потихоньку, я — терпением, а Алиса — жалостью, мы убережем Россию от будущих неурядиц? Может быть, благосостояние страны и вправду как-то зависит от того, не перевелись ли в ней еще поэты?»

Сердце Алисы между тем оставалось неисчерпаемым. Она ни на градус не стала холоднее относиться к Виктору Павловичу, по-прежнему радуя его по ночам трепетной отзывчивостью. Все так же замечательно вела дом, воспитывала мальчика. Но два-три раза в год она рвалась, как птица, к Александру излечивать его от страха, охраняя тем самым страну от возможных потрясений. Причем не всегда она летала в Нижний, — иногда она вызывала поэта за границу, считая, что для его сердца будет полезно познакомиться с ритмами иной, более спокойной страны и, может быть, научиться вплетать их в сумбурную российскую симфонию. В этом году Александр прилетел в Борунию.

Поэту отвели для жизни маленький чуланчик, со старенькой софой и крошечным письменным столом, купленными по случаю в комиссионном магазине. Александр понимал некоторую странность создавшейся ситуации и старался никому не докучать. Днем он спал, а ночью писал (если, конечно, приходило вдохновение).

Виктор Павлович, может быть, и окончательно привык бы к подобному положению вещей, если бы не одно обстоятельство. Как он ни старался во время приезда поэта быть по ночам подольше с Алисой, чтобы увлечь ее и утомить своими жадными ласками, она, радостно на все отозвавшись и счастливо просветлев, через некоторое время все равно выскальзывала из постели и кралась в чуланчик.

— Но почему? — бормотал Виктор Павлович, если еще не спал.

— Успокойся, милый Витечка, — горячо шептала Алиса ему в ухо. — Это совсем другое. Саша говорит, что от моих прикосновений его сердечная боль утихает. И это правда, я же чувствую. Тебя я собой люблю, а его собой лечу. Это так важно, чтобы он выздоровел! Правда же? Я не могу ему в этом отказать. Тем более, что речь вдет, может быть, о выздоровлении нашей страны.