Побег - [23]

К тому же выяснилось, что босиком далеко не уйдешь. Требуется немало изворотливости, когда на каждом шагу ощупываешь крошечной нежной ножкой камешки, кости, щепки и острые грани горшечных черепков. Нута заново осваивала науку терпения, а всякая наука постигается ведь не в один день.

И кажется, блуждала она долго — так ей представлялось, — а вышла туда же, где была: замкнувши круг, снова увидела в просвете между домами знакомые очертания двойной башни. Неподалеку на вздувшейся горбом улице, загроможденной к тому же непонятно для чего сложенными камнями, раздавались надсадные наигрыши волынки. Взбудораженная толпа принимала, должно быть, трубные звуки за властный призыв бирючей и потому запрудила проход, стеснив и Нуту.

Волынщик оказался ладный чернявый юноша в пышной куртке с разрезными рукавами, которые пришлось ему подвернуть из-за длины; щеголеватую шляпу он забросил на ленте за спину, поскольку шляпа тоже оказалась не впору, была мала и не держалась на вольных кудрях. Когда народу собралось достаточно, он отнял от губ деревянное дуло волынки, отер его ладонью и с невинным любопытством оглядел встревоженные лица сограждан.

— Нравится? — доброжелательно спросил он, прихлопнув запавший мех, отчего волынка послушно вякнула. — Мне тоже. Звучная погудка, насыщенная и на два лада: если встряхнуть жалейку, лад переменится. — И он действительно встряхнул прилаженную к меху жалейку, чтобы порадовать зевак новым ладом. — Платил-то я за волынку, а получил две. Вот послушайте.

Обескураженный народ, не выказывая радости от удачного приобретения скомороха, стал почему-то расходиться. Так что к тому времени, когда скоморох вытряс, наконец, из жалейки дополнительный, не предусмотренный покупной ценой лад, утомленная Нута осталась перед чернявым волынщиком одна. В смирении ее, в том, как сносила она удручающие завывания расстроенных жалеек, заключалось нечто красноречивое. В сущности, все это время Нута искала располагающее, открытое и смелое лицо. Теперь, когда она увидела волынщика, искать больше было нечего.

— Ну? — юноша глянул с насмешкой. — Плохо наше дело, я вижу. — Резко очерченный, страстной складки рот его менялся, выдавая подвижную натуру.

— Если мне никто не поможет, — прошептала Нута, оглянувшись, — я погибну.

Конечно, она говорила не совсем правильно, с явным мессалонским произношением, но всякий, кто имел расположение понимать, не понять не мог. Понял и юноша. И не особенно удивился. Он скорее насторожился и окинул девушку быстрым взглядом.

— Если мне не поможет никто! — озадаченно повторил он. — Почему именно никто? А если это будет не никто, а кто-то? Чем плохо? Вот послушай: если кто-то мне не поможет, я погибла. Я лично принял бы помощь и от того, и от другого. Но кто-то мне кажется все же понадежней.

Лепель вернулся взором к крошечным замурзанным ножкам и опять задержался на подозрительном наряде из добротной, не заношенной ткани с вывернутыми наружу швами.

— Ты похожа на чокнутую принцессу, — подвел он итог своим наблюдениям.

— Так оно и есть, — призналась Нута, уловив хорошо известное ей слово «принцесса».

— Кстати, насчет чокнутых, — живо заметил юноша, останавливая жестом собеседницу. — Батяня мой на смертном орде заклинал непутевого сына не связываться с ними. Ладно еще, он ничего не завещал насчет принцесс. В противном случае не знаю, как я бы уж с тобой поступил. До принцесс батяня не мог додуматься. Этого он просто уже вместить в себя не мог.

— Меня зовут Нута. Я принцесса Нута, — сказала она так простодушно и непосредственно, что никакое зубоскальство стало уже невозможно.

— Нута, — озадаченно повторил Лепель (ибо это был, конечно же, Лепель). — Ну не знаю… Не знаю, какая из тебя отравительница… но что касается меня…

Он оглянулся не без тревоги, и Нута, болезненно чуткая и настороженная, приблизилась на шажочек, словно желая юношу удержать. Но в этом не было необходимости. Лепель вздохнул, взял молодую женщину за руку и повел, преодолев ее непроизвольное сопротивление.

Они свернули в вонючий тупик, превращенный в свалку, так что кучи старого хлама и мусора грудились выше порогов двух или трех дверей, выходивших в эту неприглядную щель. Зато здесь не было чужих глаз и городской гомон доносился заглушено.

— Ну-ка, ну-ка! — пристроив волынку у стены, Лепель принялся вертеть молодую женщину, беззастенчиво ее ощупывая. Отвел волосы, обнажив шейку, обследовал пальчики с ухоженными ногтями и погладил нежные подушечки ладоней. Потом с какой-то необъяснимой строгостью велел прополоскать ногу в луже и присел, чтобы освидетельствовать ступню на предмет привычных мозолей. Разумеется, ему не трудно было установить, что маленькая женщина никогда не ходила босиком.

Что оставалось неясным, так это дурачится Лепель или как? Может, он и сам этого не понимал, давно разучившись различать шутовство жизни и шутовство подмостков.

— Бесподобно, бесподобно! — со вкусом повторял он, не обращая внимания на блестевшие в глазах женщины слезы. И ухватил щиколотку так, что Нута привалилась к стене, потеряв равновесие. — Настоящая принцесса! Без подделки! Не то, что предыдущая. Надо сказать, с одной принцессой я уже имел дело. Но что там была за принцесса — одно название! — он поднял глаза.