Побег из Амстердама - [67]

Вольф молча положил мне на кровать рисунок, потом потянул пальцы в рот. Он грыз ногти и едва смотрел на меня. Я погладила его по голове и прижала к груди:

— Мой милый Вольф, как я скучала по тебе.

— Я тоже, мама, — пролепетал он и вырвался из моих слишком крепких объятий.

Я протянула руки к Мейрел. Она нерешительно подошла ко мне, поцеловала в щеку и осторожно положила руки мне на плечи:

— Привет, мама…

Я прижала ее к себе, и меня охватила страшная тоска, когда я почувствовала, как о мою щеку потерлась ее колючая головка.

— Ах, мои дорогие, как я рада, что опять вас вижу…

— Смотри, мама, — сказал Вольф и пальцем покачал верхний зуб, который наконец начал шататься. Как это здорово, что они, застенчиво поласкавшись со мной полминуты, снова стали вести себя как ни в чем не бывало. Начали ссориться из-за того, кому сидеть со мной на кровати. Мейрел спросила, можно ли посмотреть телевизор, Вольф захотел рисовать.

— Ты, конечно, привезла нам какой-нибудь подарок, тебя ведь так долго не было? — спросил Вольф и тут же получил тумака от сестры.

— Веди себя нормально! Мама болеет, ты что, не видишь!

Геерт сидел, сгорбившись на кончике складного стула, и смотрел в пол. Я видела, как сжимались мышцы на его скулах — он изо всех сил старался придумать, что сказать, но не знал, с чего начать. Я тоже.

— Ну, тебе хоть чуть-чуть получше? — пробормотал он хрипло и сочувственно посмотрел на меня.

— Все хорошо, — ответила я и улыбнулась ему.

Он покачал головой.

— У меня ничего серьезного. Капельница стоит, чтобы повысить уровень жидкости в организме, а повязка потому, что они наложили швы на затылке. А нос у меня сломан. Поэтому я и похожа на Майка Тайсона.

Он засмеялся, всхлипнув, и потер глаза. Закрыл щеки руками.

— Я думал, что ты умерла. Ты исчезла, нашли труп Мартина… Тогда я уже был точно уверен. Как я проклинал себя! Я думал: как я мог допустить это? Почему я не поехал к Анс? Почему я такой трус?

— Тебе не в чем упрекать себя, Геерт. Никто не мог даже представить себе такое. — Я взяла его руку и поцеловала пальцы.

Мы вздрогнули оттого, что кто-то кашлянул. В дверях стояли Ван Дейк и Виктор. Они вошли в комнату и по очереди пожали нам с Геертом руки. Виктор до сих пор был в той же одежде, что и вчера вечером: мятый коричневый вельветовый костюм поверх бордового джемпера и коричневой рубашки в клетку. На Ван Дейке был плащ цвета хаки, и выглядел он как издерганный футбольный тренер.

Геерт спросил детей, не хотят ли они мороженого: конечно, они хотели, но боялись уходить от меня.

— Я больше никуда от вас не уйду, мои милые. Можете сидеть со мной, сколько хотите, а если соберетесь уходить, я уйду с вами, — пообещала я им и себе, и они прошлепали к двери вместе с Геертом. Я заметила, как Мейрел искала его руку, и это меня растрогало.

Виктор занял стул Геерта, Ван Дейк сел с другой стороны. Виктор то и дело нервно проводил рукой по волосам.

— Да. — Он потер рукой глаза и посмотрел на потолок, как будто там были написаны слова, которые он хотел мне сказать. — Мария, прежде всего прими мои извинения. Как психиатр я еще никогда не ошибался так, как сейчас. Я даже могу сказать, что полностью раздавлен. Я все время задаю себе вопрос: как это могло произойти? На моих глазах? Как получилось, что меня обвели вокруг пальца? Я сейчас всерьез пересматриваю свою карьеру. В самом деле. Можешь мне поверить…

Сиделка принесла кофе. Мужчинам она тоже предложила по чашечке, и они с удовольствием согласились. В тишине мы сделали первый глоток, и я почувствовала огромное удовольствие от горячего, свежего кофе, который приятным теплом разлился по моему телу.

— Ты знаешь, я уже больше двадцати лет работаю в кризисном центре. Я имел дело с родителями, у которых были большие проблемы с собой, друг с другом и с детьми. Я видел наркоманов, алкоголиков, шизофреников, изнасилованных женщин и детей. На первом этапе я давал им возможность самим разобраться в своих проблемах. И только когда это не удавалось, я рекомендовал госпитализацию или постановку на учет, часто советуясь с твоей сестрой. Так мы и познакомились.

Около года назад Анс сказала мне, что ей стало тяжело работать. Ее все больше угнетали проблемы, которыми нам постоянно надо было заниматься. В то время мы много разговаривали, и у нас возникли какие-то личные отношения. Мы были просто друзья и коллеги. Я восхищался ею. Она рассказывала о вашем детстве, о матери, которая была тираном для всей семьи, о том, что вам никто не помогал. Что она пошла работать в сферу социальной защиты подростков, чтобы помогать детям с такими же проблемами, как у вас. Я думал: если кто-нибудь и может помочь детям, так это она. Она вдохновляла меня. Как бы трудно ей ни приходилось, она всегда брала себя в руки, не сдавалась, несмотря на проблемы с Мартином, несмотря на постоянные неудачные попытки забеременеть. И она повторяла мне: благодаря тебе я продолжаю здесь работать, ты помогаешь мне получать удовольствие от своего дела, ты мое вдохновение. Должен честно признаться, это мне льстило. Мне было приятно, что она была откровенна со мной. Я знал, что она была беременна. Я узнал раньше, чем ее собственный муж, что ребенок умер. Она сказала всем, что заболела, и довольно долго сидела дома, и все это время я был единственным на работе, с кем она поддерживала контакт. Меня, конечно, удивляло, как она умела скрывать свое горе. Она потеряла ребенка, от нее ушел муж, хуже ситуации не придумаешь, а она так покорно принимала все удары судьбы. И вот тогда к ней приехала ты. О тебе речь заходила нечасто, но когда она все же говорила о тебе, это всегда было очень негативно. Для нее ты была психически неуравновешенной сестрицей с двумя детьми от разных отцов. Ты пила, принимала наркотики, не заботилась о детях. Ты отказывалась от любой помощи с ее стороны. Она многократно предпринимала попытки поставить тебя на учет, но не было достаточных оснований. В школе, где учились Мейрел и Вольф, на тебя жалоб не было, соседи говорили, что все прекрасно, участковый врач тоже. Это заводило ее в тупик. Твои дела должны были идти плохо, но никто этого не замечал, кроме нее.