Побег из Амстердама - [39]

Я была похожа на мать. Загнанный взгляд, дрожащие руки. У меня была пена на губах. Как у нее в тот раз, когда ее впервые забрали в больницу.

Был душный вечер в августе. Мой отец работал на пляже. Оранжевое солнце низко висело над морем, дюны горели теплом, а отдыхающие сидели на песке, потягивая вино, в ожидании прекрасного заката. Мне тогда было пять, и Анс велела мне быстро позвать папу. Сама она осталась с мамой, которая весь день пряталась в подсобке. Она сидела там на табуретке, что-то бормоча, и перетирала целые коробки столовых приборов. Я уже несколько месяцев старалась держаться от нее подальше, я ее боялась. Она могла ни с того ни с сего вцепиться в меня и потащить за косичку на кухню, где устраивала мне головомойку за пятно на платье или черные полоски под ногтями. А то вдруг усаживала себе на колени, начинала гладить по голове и причитать: какая же я красивая девочка и как ужасно, как же это ужасно, что папа хочет со всеми нами расправиться. Тогда я вырывалась и со всех ног бежала к папе на пляж. С ним мне было не страшно. Он был большой, сильный и добрый.

По крайней мере, так мне казалось тогда. Это теперь я понимала, что он был мерзавцем, закрывающим глаза на болезнь жены и перекладывающим проблемы на старшую дочь. Но тогда я его обожала. Как его загорелые мускулистые руки одним движением поднимали над головой пляжные стулья, как отважно он нырял в холодную морскую воду, как строил беседки, как спасал бестолковых тонущих немцев. Он был моим героем.

Я услышала очень сильный удар, звон и жуткие отчаянные крики. Потом ко мне подбежала Анс, вся красная и перепуганная:

— Позови папу! Сейчас же!

— Зачем? Что случилось?

— Ничего! Быстро! Бегом!

Я помчалась по дощатому настилу, мимо плетущихся обгорелых туристов. Бежала по вязкому песку к синему домику, где папа пил пиво и смеялся с каким-то толстым мужчиной.

— Папа! Папа, скорее! Там что-то упало! Наверное, что-то с мамой!

Он вскочил и побежал, прямо в плавках, а я понеслась за ним. Солнце уже наполовину опустилось в море, песок был таким теплым.

В пансионе дверь подсобки передо мной захлопнулась. Меня прогнали. Я слышала, как мама визжит и швыряет все на пол, а отец тихо успокаивает ее. Анс вышла оттуда, побежала по лестнице наверх и вернулась со стаканом воды и белой коробочкой. Не говоря ни слова. Я спросила ее, что же случилось.

— Иди отсюда! — сказала она мне.

Потом папа унес маму наверх. Она лежала у него на руках как тряпичная кукла. Лицо у нее было распухшее и все в пятнах. Она дрожала, а губы у нее были в чем-то белом. Пена. Она смотрела сквозь меня, как будто на лице у нее была маска.

Нам с Анс разрешили сходить за картошкой-фри. Мы молча ели, сидя на скамейке на площади.

— Что случилось?

— Ничего. Мама устала. Теперь она будет спать.

Ночью меня разбудили голоса на улице. Кто-то визжал.

Мы с Анс раздвинули шторы и увидели, как по улице туда-сюда носятся в пижамах и носках гости пансиона. В комнату вбежал папа и сказал, чтобы мы быстрее спускались вниз. Нас подхватил кто-то из гостей, и мы в панике помчались далеко-далеко от пансиона. Издалека мы смотрели на «Дюны». «Скорая помощь», пожарные, полиция с визжащими сиренами проезжали мимо.

— Что там такое? — спросила я у женщины, которая прижимала меня к себе.

— Газ, — сказала она. — Утечка газа. Еще чуть-чуть, и мы бы все взлетели на воздух.

Маму увезли в больницу «Сантпоорт». У нас в доме появилась Конни, славная молодая женщина, которая помогала в пансионе. С ней было уютно. Мы стали разговаривать за ужином. Гости были от нее в восторге. И мы с папой тоже. По воскресеньям мы ездили навещать маму. Она сидела, как зомби, в грязном плетеном кресле зеленого цвета и теребила юбку. В «Сантпоорте» она начала курить. Одну за другой, докуривая сигареты до фильтра. Через полгода она вернулась домой, и мы в слезах простились с Конни.

Я встала под душ. Горячая вода обжигала раны, но это было даже приятно. Боль отрезвила меня и прояснила мысли. Он не сведет меня с ума. Я вымыла волосы кокосовым шампунем Анс, и вся ванная сразу наполнилась запахом Стива, вечно натирающего себя кокосовым маслом с макушки до пяток. Он всегда садился голышом на белую пластмассовую табуретку и массировал пальцы на ногах после тщательной инспекции с щипчиками для ногтей, потом переходил к лодыжкам, бедрам, тщательно втирая сладко пахнущее масло, пока все тело не начинало блестеть. После этого он голый вставал перед зеркалом и, полный восхищения, любовался собой.

Воспоминания. Как моя мама мыла меня, терла мочалкой, а мыло лезло в глаза, и я кусала губу, стараясь не заплакать. Как мыльные пузыри, воспоминания летали у меня в голове и снова лопались.

Я надела джинсы, которые уже не сидели в обтяжку, а болтались на бедрах, натянула через голову черный свитер и осторожно расчесала волосы. Моя мама не понимала, что с ней происходит. Она отвергала любую помощь и лечение, отказывалась пить лекарства и твердила, что мы хотим от нее избавиться. Что у отца есть другая женщина. Что мы сговорились с ним против нее. Что никто не хочет ее слушать. Я посмотрела в окно на ныряющую чайку и вдруг к собственному ужасу поняла, что, может быть, она была права. А я даже не попыталась ее понять. И тут же прогнала эту мысль. Она была явным параноиком. Она пыталась убить отца. И у меня даже не осталось о ней ни одного приятного воспоминания.