Победное отчаянье. Собрание сочинений - [24]

Но что такое этот мальчик, что сидит напротив, черноватый, со стиснутыми губами, с мягким светом в темных глазах?

Он – взрослый, почти мужчина, однако – присмотреться к нему – потупил взор, побагровел сквозь смуглоту (здесь все смуглые на станции), и а глазах только-только не выступили слезы. – Вот – она это всё видит! – он пересилил себя, взглянул на нее исподлобья. В этом взгляде для нее ясно сказано, что он – один среди товарищей, мало думающих, поющих: «рви цветы, пока цветут, – пройдут златые дни; а не сорвешь, так сам поймешь – завянут все цветы». Что он застенчив и не рвет этих цветов. Что сейчас в его худой, но крепкой груди колотится сердце, колотится так, что чуть не выскочит. Что он не выспался, потому что окружены красной каемкой неуверенно смотрящие, часто мигающие глаза. Что он напуган ею, противосидящей, именно потому, что она ему нравится…

На секунду ей самой стало неловко далее разгадывать его, и она опустила веки, чуть-чуть задыхаясь. Но достаточно было слова «чепуха», имевшего на нее волшебное действие, чтобы вполне успокоиться. Она стала думать о привычных делах и минут через пять, взглянув в окошко, просто спросила его:

– Скажите, пожалуйста, какая это станция?

После этого вопроса им обоим выяснилось, что говорить, оказывается, невероятно легко. Слова сами приходят, и не беда, если они не приходят, – молчать тоже легко! Так началось их знакомство, и вот нынче к чему оно пришло.

Одна слезинка звездчатым блеском засияла на ее щеке. Варя сбросила ее, сказала: «чепуха», и пошла умываться. Лопнувшие часы показывали шесть, только на несколько секунд не совпадая с гудком.

5

В воскресенье предвиделось хорошее гулянье. Дневные облака порассеялись. Появились первые парочки…

Он и она пошли сначала по большой, усыпанной гравием аллее, но, дойдя до узенькой тропинки, ведшей в заросли вяза и высокой, иногда полуторааршинной полыни, свернули туда. Так они достигли старого тополя, почти не говоря ни слова. Ни разу ни он, ни она не засмеялись, не улыбнулись.

Мимо, по тропинке, промчалась веснушчатая девочка, остриженная под машинку, со встопорщенными, выгоревшими на солнце волосами. Ее, запыхавшись, преследовала другая, и эта другая кивнула сидящим. Но ни словом, ни жестом они не выказали, что заметили ее кивок.

Далеко в парке три или четыре девических голоса, не совсем в лад, пели входивший в моду романс, где самыми плоскими словами говорилось о вечной силе любви. Кто-то еще прошел мимо, взглянув на них с откровенным любопытством.

Тогда он и она пересели, и куда! – на землю, прямо под старый тополь, плечо к плечу, облокачиваясь о широкий, покрытый изуродованной корой ствол. Неподалеку раз двадцать кукушка произнесла: ку-ку, ку-ку. В Желсобе налаживали электролу, слышалось начало марша «Под двуглавым орлом», переименованного нынешней администрацией в «Красное знамя».

Она, не поворачиваясь к нему, вдруг заплакала – очень тихо, очень горько.

Секунд через двадцать совсем близко от железнодорожного собрания, под старым тополем, прозвучало два револьверных выстрела…

Скоро под тополем собралась большая толпа. Он стоял высокий, раскидистый, неподвижный, – только его верхние, любующиеся небом ветки иногда тихо и как-то тревожно вздрагивали. От испуга у всех людей были смущенные лица.

На левом боку лежала девушка, очень миниатюрная, но прекрасно сложенная. Молодой человек еще сидел, облокачиваясь о ее колени. У него был прострелен висок, – он хрипел и покачивался. Все знали, что это Лукошкин и Веснина.

Двое мужчин из толпы схватили Лукошкина за плечи и за ноги и понесли. «Доктора, доктора!» – завизжали женщины. Доктор, задыхаясь, уже спешил навстречу. Лукошкина внесли в амбулаторию. Шла кровь из обожженной трещины в кости, он содрогался, лицо земленело; но несколько женщин, проследовавших в амбулаторию, смотрели на него неприязненно, даже злобно, потому что Варя Веснина, убитая не кем иным, как Лукошкиным, валялась там, в парке, и ее до завершения следствия нельзя было трогать.

Лукошкин жил около часа. Многие – с ужасом за него -думали, что он выживет. Что, как тогда?.. Но он, к счастью, не выжил: хрип и дерганье останавливались, и злобные взгляды женщин медлительно потухали, по мере того как тело на амбулаторном диване становилось мертвым телом. «Кончился!» -прошептала какая-то женщина деревенского обличья. Доктор смотрел сначала на труп пытливо и беспомощно, но, заслышав шепот, он быстро оглянулся на женщин, и – «совсем деревня, совсем как Россия!» – подумал он.

В половине шестого в приемную вошел Шадрин. Он, видно, шел купаться – махровое полотенце висело у него на плече. От бледности его смуглое лицо казалось мышиного цвета. Еще минуту назад он ничего не знал и шел к реке, но навстречу ему попалась дочка доктора, Лена, с заплаканным лицом, и Шадрина удивило то, что она так прямо, плача, шла на него, не отводя от него слегка косящего взора.

– Что ты, Лена?.. Или нашалила? – спросил Шадрин: он умел быть ласковым с молодостью.

– Вася и Варя застрелились… Васю принесли к нам, а Варя там, в парке. – протянула она своим уже женственным, несмотря на то, что ей было всего четырнадцать лет, голосом.