Победительница - [70]
Я в нетерпении ждала у входа в секторе прилета.
Мне почему-то кажется, что я видела, как самолет приземлился, как отделились капсулы с пассажирами и стали приближаться к зданию аэропорта, хотя я не могла этого видеть112.
Я ждала. Прижалась к стене, чтобы ничем себя не выдать (голова моя была при этом покрыта платком, а глаза в темных очках для неузнаваемости), поставила сумку на пол, достала пакет с жидкостью.
Влада и Сашу нельзя было пропустить – к ним бросились толпы журналистов. Охранники Влада оттесняли их, но со всеми справиться и за всеми уследить не могли. Я проталкивалась ближе и ближе. Вот ненавистное лицо Саши. Счастливое. Красивое. Сейчас не будет у тебя ни счастья, ни красоты. Я отвинчиваю пробку. Какие-то ступени под ногами, я стараюсь быть осторожной.
С каким-то банальным криком вроде: «Вот тебе!» – я бросаюсь вперед и, налетев ногой на ступеньку, падаю. И вижу, как моя рука, словно чужая, взметывается надо мной, а из бутылки медленно, будто в замедленной съемке, выливается жидкость. И плещет мне в лицо. И я уже больше ничего не вижу, кроме жуткой боли.
Но вот тогда, именно тогда, когда на меня падала карающая жидкость из моей собственной руки, я поняла Бога и поверила в Него. Потому что это Он не допустил, чтобы я изуродовала другую женщину и, возможно, лишила ее потомства (я потом узнала, что от испуга у нее были неприятности по сохранению в себе ребенка, а если бы не испуг, а шок?). Многие наивные люди обвиняют Бога: зачем он заставил человека всё время делать выбор? Человеку трудно, он мучается. А Богу легко? Ему не приходится делать выбор? Кто из людей решился бы рассудить меня с самой собой? Я убила в себе своего ребенка – и Бог позволил мне это. Я могла убить чужого ребенка в чужой женщине – и Бог не позволил мне сделать это. Кто еще смог бы поступить так нечеловечески справедливо? И я почти сразу всё поняла и приняла и сказала Ему спасибо за то, что Он не сделал меня преступницей.
Но всё же, Володечка, я потеряла больше двадцати лет своей жизни, пока не появились хорошие средства для регенерации кожи и восстановления зрения, хотя один глаз так и остался искусственным. Но и потом меня долго мучили фантомные боли, кошмары наяву и во снах. Всю жизнь.
Лишь в золотые пятидесятые я немного пожила в свое удовольствие, но это было уже не то. Конечно, свежесть, стройность, упругость и красота в мои 60–70 лет почти не отличались от тех качеств, которые у меня были до несчастья, но тогда, в 23 года, я была уникальной, а в пятидесятые подобных мне были миллионы – это стало легко. Да и не в этом даже дело, я занималась уже настолько другим, что для меня внешность почти не имела значения, хотя всетаки имела.
Но закончу историю.
Когда на меня выливалась жидкость из бутылки, я успела все-таки отвернуться, поэтому пострадала одна половина лица, хотя досталось и второй половине. Но там были всего два красных следа от носа к щеке, а сожженная половина было обезображена до невероятной степени.
Как я лечилась, как я лежала в больнице, это неинтересно.
Вдобавок вернулась моя аллергия – в жестокой степени. Меня стали раздражать вообще всё резкие запахи, не только человеческие. Я просила перевести меня из палаты, в которой, как мне казалось, ужасающе воняло от стен. Мне сказали: да, тут был ремонт и стены красили, но два года назад. Я настаивала, меня перевели туда, где ремонта не было десять лет. Тогда я еще могла настаивать, тогда у меня оставались деньги.
О моей катастрофе, естественно, с огромным удовольствием писали различные издания, в Интернете крутились бесчисленные ролики: кто-то заснял и выложил их там. Они были очень популярны. Влад давал направо и налево интервью о сумасшедшей поклоннице, он стал знаменит, это помогло ему в его карьере, которая, правда, оборвалась в чистилищные годы тюремным заключением – я ничуть не жалела, моя любовь к нему прошла в тот самый момент, когда первая капля жгучей жидкости упала мне на лицо. Поразмыслив, я потом поняла, что вовсе и не любила его. А сведения о нем я черпнула позже: несколько лет ничего не читала и не смотрела.
Меня навещали Борис и Лара. Лара плакала, Борис смотрел печально. А я сквозь боль радовалась за него: теперь кончатся муки его тайной любви ко мне. Недаром же он спросил:
– А как там, под повязкой? Не очень обожгло?
– Нормально обожгло, – и я показала ему фотографию, которую сделали при помещении меня в больницу. Для будущей истории болезни. Он даже вздрогнул.
– Но что-то можно сделать?
– Почти ничего. Дело не в коже, поражены нервные окончания, мышцы. Будет не лицо, а маска. То есть уже так оно и выглядит, просто вы не видите за бинтами.
Я ошиблась, мира в душе Бориса не возникло. Наоборот, очень скоро они расстались с Ларой. Но она была даже довольна: он выделил ей какие-то средства на жизнь, а особой любви она к нему никогда не испытывала.
