Победители недр - [15]
... Говорил я
Ему о том, что мне встречать случалось
Во время странствий: о больших пещерах,
Бесплоднейших пустынях, страшных безднах,
Утесах неприступных и горах,
Вершинами касающихся неба;
О каннибалах, что едят друг друга,
О племени антропофагов злых
И о людях, которых плечи выше.
Чем головы. Рассказам этим всем
С участием внимала Дездемона...
Будет теперь все: и большие пещеры, какие не снились Отелло, и страшные бездны...
Впервые пришло в голову: а что теперь мама делает? Думает, должно быть, пропал ее Володя... Плачет, конечно. Папа гладит ее по волосам, а у самого тоже слезы. Эх! Сердце у Володи щемит, сухой комочек подкатывается к горлу... Ну, ничего! Пионер не должен плакать! Пионер должен быть сильным... твердым... Скоро все объяснится; мама получит телеграмму, узнает, где ее Володя, успокоится, станет ждать его возвращения. А он вернется героем; его будут встречать с цветами и знаменами; газеты будут писать о нем: «Вот наша советская, социалистическая смена!»
Нет больше сил терпеть! Володя перестал уже ощущать ноги, спину, шею. Он решил встать, вытянуться, насколько возможно, хоть немного размяться. Прислушался: тихо, лишь однообразный шорох за спиной, как будто пароход продвигается среди мелкой ледяной каши. Володя с трудом встал, разогнул, сколько можно было, спину и потянулся. И сладко и больно... А что, если выйти? Времени много прошло, назад не вернут. Только вот сердиться будут. Ох, как начнут ругать!.. Надо будет держаться крепко. Доказать...
... Прости, Лаэрт,
Я виноват; но я прошу прощенья,
И ты, как благородный человек,
Меня простишь...
Они хорошие, самые лучшие! Как здорово говорил Мареев, когда прощались! Вот это настоящий герой! С таким — хоть на край света! Взгреет, конечно... А Малевская добрая, веселая... Когда смеется, сразу видно, что добрая... Она заступится... наверное, заступится... Она, должно быть, славная.
И Брусков хороший... Итти, что ли? «Быть или не быть? Вот в чем вопрос». Страшно... «Прочь сомненья!» Откуда это? Ну, неважно... Надо итти... Двум смертям не бывать...
Володя глубоко вздохнул, сердце сразу замерло; потом пошарил рукой по доскам стенки и сильно нажал на одну из них. Доска подалась. Еще нажим. Доска совсем отделилась; свет ударил в глаза и на мгновение ослепил. Володя осторожно протиснулся в отверстие, выпрямился и с любопытством осмотрелся: яркий свет заливает высокую круглую камеру, тесно заставленную машинами и ящиками; огромные барабаны тихо разворачивают тонкие серые шланги; насос на баке неслышно двигает шатуном; диски под стальными «колоннами медленно, почти незаметно вращаются; черные горбатые моторы гудят. Между моторами люк, огороженный решетчатыми перилами. Из люка пробивается свет, слышны громкие спорящие голоса... потом веселый смех. Этот смех придал Володе бодрости. Он просунул руку в отверстие, из которого только что вылез, достал оттуда свой узелок и книгу. Книга в роскошном бархатном переплете малинового цвета, но уже замусолена. На переплете крупными золотыми буквами: «Ученику 5-го класса Владимиру Колесникову за отличные успехи и поведение». Володя зажал узелок и книгу подмышкой и тихонько подошел к люку. Осторожно, с бьющимся сердцем, шагнул на лестницу и заглянул вниз, под ноги.
Большая, круглая, как шар, каюта с плоским полом залита ярким желтоватым светом. За столом у стены, в голубых комбинезонах и беретах, — Малевская и какой-то мужчина. По голосу — не Мареев... Значит, Брусков... На столе книги, чертежи... Брусков что-то говорит, водя карандашом по чертежу. У круглой выгнутой стены — гамаки за занавесками, на стене висят приборы, аппараты, баллоны, шкафчики с инструментами, лабораторной посудой... Володя спустился еще на две перекладины и дрожащим голосом сказал:
— Здравствуйте! Можно войти?
Стало так тихо, что не слышно было ни шороха и скрежета за стеной, ни гудения моторов.
Сидевшие повернулись и вскочили так резко, что легкие стулья отлетели в сторону. Брусков застыл с поднятым лицом и раскрытым ртом. Малевская схватилась за стол; глаза ее стали круглыми от недоумения и испуга.
«Голубые... как комбинезон...» пронеслось в мозгу Володи.
Наконец Брусков выдохнул:
— Откуда ты, мальчик?
Держась за перила, Володя кивнул наверх:
— Из ящика...
И вдруг звонкий, безудержный смех наполнил каюту.
— Заяц! Заяц!.. — хохотала Малевская, падая на стул. — Ой, не могу!.. Спасите! Заяц!.. Никита!.. Никита!..
Она бросилась к люку и, задыхаясь от хохота, крикнула вниз:
— Скорей сюда, Никита!.. Заяц! Настоящий! Живой!.. Заяц!..
И опять упала на стул, обессилев от смеха.
— Ой, не могу!..
— Мальчик, ты живой? — продолжал недоуменно Брусков. — Ты мальчик или заяц? Ну, спускайся вниз. Если ты заяц, мы тебя изжарим.
— Я не заяц, — обиженно возразил Володя, медленно спускаясь по лестнице. — Я пионер...
Он был несколько озадачен таким приемом.
Из люка показалась голова Мареева. Он быстро поднялся из нижней камеры, откуда доносились гудение моторов и глухой скрежет. Строгая складка легла между густыми черными бровями. Недобрые глаза уставились в лицо Володи, всегда круглое, румяное, а теперь все сильнее бледневшее, по мере приближения Мареева.
