Победители без лавров - [18]

Стелла первая обнаружила, что ребенок мертв. Доктор Блэк объявил, что причина смерти — несчастная случайность.

— Бедняжка не сумел сбросить с себя подушку. — Блэк пристально посмотрел на Пита, и тот отвел глаза. — По-видимому, бог смилостивился над ним!

— Это же лучше для него, разве нет? — спросил Пит.

— Для многих лучше, — ответил Блэк, и Пит решил, что доктор догадался о его преступлении.

Эллен сказала:

— Я говорила, что он умрет, а мне никто не верил. Не зря паровоз загудел сегодня, как раз перед рождением второго мальчика. Далеко-далеко. Я даже подумала, что мне показалось. Я испугалась за второго. Но гудок оплакивал первого!

В Суит-Уотере только Эллен Фоли-Данковская-Бэттл плакала потому, что Теодор Данковский-Бэттл был мертв. А новорожденного назвали Дэвидом. Дэвидом Бэттлом.

Книга четвертая

Джим Паркер сидел на качелях, подвешенных на ржавых цепях к потолку веранды, которая тянулась вдоль всего фасада паркеровского дома и даже огибала угол. Двоюродные братья Джо Фоли и Дэвид Бэттл (им обоим было по пятнадцать лет) примостились на перилах над склоном, под которым зеленела тинистая Канава. Паркер был рад, что ребята пришли навестить его на другой день после его возвращения из Моргантауна. Он не заподозрил в их визите ничего корыстного, самодовольно полагая, что их привело к нему желание послушать его мудрые речи. Они же рассчитывали покататься в его зеленом «франклине», который стоял на крутом склоне у ворот, грозя вот-вот съехать вниз.

Джеймс Паркер, стопроцентный американец и противник профсоюзов, с особым удовольствием готов был обратить в свою веру сына дьявола. Дэвид Бэттл родился, обремененный смертным грехом юнионизма, и Джеймс Паркер надеялся очистить его и наставить на путь истинный. Он восседал на качелях, самоуверенный, немножко снисходительный, намереваясь извлечь все из счастливой возможности смутить сына Пита Бэттла…

Джиму довольно было трех минут, чтобы направить разговор в нужное ему русло. А затем он добрых десять минут произносил вступительный монолог, полный праведности, обличений и уверенности в своей правоте. Войдя в раж, он слез с качелей, приблизился к перилам и драматически указал вниз на дома у реки на плоской равнине. Его голос был Гласом, гремевшим над Эдемом.

— Дэви, они принесли Суит-Уотеру разорение! А не социальную справедливость! Посмотри хорошенько. Когда-то эти дома красили каждые три года. А теперь? Ты знаешь, сколько времени уже не красили эти дома? Двенадцать лет. А знаешь, сколько времени существует в Суит-Уотере профсоюз? Двенадцать лет. Погляди хорошенько, Дэви!

Джим попятился и указал грозным перстом на безмолвное надшахтное строение — грязную громаду, черневшую на фоне реки и неба.

— Прежде в будние дни там никогда не было тихо. Вот, Дэви, что принес сюда профсоюз.

Затем он указал на дом Карстайрса, где теперь жил новый владелец, Гарольд Скотт, прибывший из Уилинга.

— Плохо, что ты не знал Винсента, Дэви. Ты еще мал был и не помнишь, каким был Суит-Уотер при Винсенте и моем отце. Я скажу тебе, в чем разница. Этот город был суровым, но не подлым, как сейчас. Шахтеры тогда любили говорить, что Акрон— врата в рай, но просто так — лишь бы языки почесать. Шахтеры толпами уходили из Коулберга, Чельяна и Логана, а вот из Суит-Уотера никто не уходил, потому что все любили свой город. В том-то и разница! И я объясню тебе, в чем было дело. Винсент ведь не просто владел шахтой, он был ее частью. И Паркеры, Данковские, Двораки, Фоли, Кэлпепперы тоже были ее частью, а вот теперь шахта стала врагом шахтеров. И все из-за профсоюза. Профсоюз погубил город.

Дэвид Бэттл, сдерживая улыбку, сказал:

— Видите ли, Джим, если говорить о том, что дома давно не красят, так Чарльз Карстайрс был сквалыга и мистер Скотт не лучше. Что до подлости, так компания относится к профсоюзу ничуть не лучше, чем профсоюз к компании. Если угля стали добывать меньше, так это из-за депрессии и из-за заправил Уолл-стрита. Главное, нельзя винить профсоюз в переходе на открытую добычу. Что делать, если уголь найден в новом месте.

Джим Паркер поднял руку, как Иегова.

— Пути господни неисповедимы. Но я знаю, что этот город пошел путем неправедным и расплачивается за это. По-твоему, простое совпадение? Не думаю.

— До чего же вы любите красиво выражаться, Джим! — вспылил Фоли. — Поговорить бы вам об этом с отцом Ханниганом! Он рад наложить на человека епитимью даже и без повода, а тут целый город расплачивается за свои грехи!

Джим нахмурился. Его ревностное, бескорыстное, щедрое служение правде не оценили. Он проповедовал и не нуждался в выражении согласия, не говоря уже о возражениях. Он не мог бы сказать, что обидело его больше: тихое вежливое сопротивление Дэвида Бэттла или кощунственное легкомыслие неукротимого Джо Фоли.

— На вашем месте я бы серьезнее отнесся к тому, что я сейчас говорю. Вам еще долго придется пробыть в этом городе, и вы должны решить, американцы вы или большевики.

Вдруг Джо Фоли откинулся назад и исчез за перилами.

— Осторожней! — испуганно крикнул Джим.

Но, сделав сальто, Джо стал на ноги, снова взобрался на веранду и, усмехаясь, сказал: