Победителей не судят - [94]

* * *

1 января 1942 года (22 июля 2018 года). Вечер. Париж-1942, площадь Пирамид, дом 2, отель «Регина»

Бригадный генерал (полковник) Шарль де Голль, председатель «Свободной Франции»

Еще год назад общественное мнение во Франции (как в оккупированной ее части, так и в той, что находилась под контролем режима Виши), склонялось к пассивному выжиданию. Конечно, французы повсюду с удовлетворением и часто с восхищением прислушивались к передачам «лондонского радио», которые казались им голосом свободы. При этом встреча Гитлера и маршала Петена в Монтуаре сурово осуждалась, а демонстрация парижских студентов, которые, неся впереди «два шеста», 11 ноября сорокового года направились к Триумфальной арке и были разогнаны ружейным и пулеметным огнем немецких войск, считались волнующим и ободряющим признаком грядущего освобождения. При этом ровно год назад, 1-го января прошлого года, большая часть населения, особенно в оккупированной зоне, по моему призыву не выходила из домов; в этот «час надежды» улицы и площади были совершенно пустынны.

Все же тогда не было никаких признаков, дающих основание полагать, что большинство французов полно решимости действовать. Немецкие оккупанты, в какой бы части Франции они ни находились, не подвергались никакому риску. Мало кто в то время не признавал правительства Виши, а сам маршал Петен продолжал пользоваться большой популярностью. Полученный нами в Лондоне фильм, который снимался во время поездки Петена по крупным городам Центральной и Южной Франции, служил ярким доказательством его популярности. Большинство французов в глубине души надеялись, что Петен ведет двойную игру и что настанет день, когда он возьмется за оружие. Широко распространенным было мнение, что мы с ним вступили в тайное соглашение. В конечном счете, пропаганда сама по себе, как всегда, не имела большого значения. Все зависело от хода реальных событий.

Я всегда говорил, что поскольку начавшаяся война по своему характеру является мировой, то, даже потерпев поражение, наша Франция ее еще не проиграла, главное – не прекращать сопротивление немецким войскам. Ибо по мере вовлечения в мировую бойню все новых и новых стран, противники гитлеровской Германии и фашистской Италии рано или поздно одержат над ними победу, и тогда Сражающая Франция окажется в лагере победителей, а не проигравших⁶⁴. Капитуляция же – это путь в никуда, означающий сотрудничество с агрессором, а значит, неизбежное презрение и осуждение со стороны будущих победителей.

Я оказался пророком и все случилось именно так4 только я даже в самом страшном сне не мог предугадать, от кого и с какой скоростью гитлеровский вермахт потерпит в этой войне поражение. Надо сказать, что первые сообщения об успехах Красной Армии (я тогда находился на Ближнем Востоке, точнее, в Каире) мы встретили с известным недоверием. После того разгрома, которому год назад подверглись французская и британская армии, не могли русские драться с бошами хотя бы просто на равных, а тем более, как заявлялось в их сводках Совинформбюро, наносить им тяжелые потери, ставящие на грань разгрома целые соединения. Правда, потом, через несколько дней, из независимых источников (американское посольство в Берлине) пришла шокирующая информация о сокрушающем бомбовом ударе, нанесенном неизвестной стороной по Берлину всего через несколько часов после начала войны с Советским Союзом. Сами германцы при этом будто дали обет молчания, берлинское радио не подтверждало, но и не опровергало сообщения американской прессы. И даже, более того, с того утра нигде и никак не было слышно изрядно всем поднадоевшего главного пропагандиста бошей доктора Геббельса, будто его и в самом деле покарал Бог или побрали черти.

Ну а потом, уже в июле, началось такое, что только голова шла кругом. Мне и моим соратникам оставалось только завистливо качать головами, наблюдая, как русские кормят вермахт тем же дерьмом, каким тот год назад кормил французскую армию. Кроме того, не было никакой общегосударственной капитуляции, потому что никакого правительства или чего-то подобного у Германии к тому моменту уже не существовало. Бошей просто пинками гнали в сторону Атлантики, пленяя или уничтожая тех, кто не мог уже бежать дальше. К середине августа (я тогда находился в Бейруте) эта волна достигла Парижа, перехлестнула его и покатилась дальше к испанской границе. При этом русские не видели никакой разницы между оккупированными и так называемыми свободными территориями, которые контролировал режим Виши. Так оправдались мои слова по поводу презрения и осуждения со стороны победителей.

И одновременно этот успех русских до крайности возбудил британцев, увидевших в их продвижении угрозу своим вечным интересам. Они уже однажды наломали дров своей «Катапультой⁶⁵», но этого им было, видимо, мало. Еще 7-го августа я получил от Черчилля телеграмму, больше похожую на ультиматум. В крайне категоричной форме глава британского правительства требовал от меня осуждения вторжения советских войск на территорию Франции и призыва к французам оказать им сопротивление. Мол, точно такое же заявление в отношении польской территории уже сделало польское правительство в изгнании пана Миколайчика. Такое требование (да еще и в категоричной форме) вызвало во мне волну возмущения. Я им не пан Миколайчик, чтобы просто так, за здорово живешь, поддаться британскому диктату и поссориться с вооруженной силой, которая всего за восемь недель сумела полностью разгромить вермахт и прибрать себе ставшие бесхозными европейские территории. Хотя, уверен, пану Миколайчику и диктовать ничего не надо было – сам прибежал к Черчиллю, виляя хвостом, и принес в зубах нужное британцам заявление.