Победитель крыс - [2]

И тогда-то он и укатил к бабушке Насте, благо наступила неделя осенних каникул. Да и мать не возражала, потому что ее срочно вызвали в подшефный совхоз как консультанта по льну. А здесь, у бабушки Насти, он взял вдруг да свалился, заболев так сильно, как хотел заболеть дома, чтобы разжалобить родителей.

Бабушка встала со стула и наклонилась над дырой в полу. Две большие доски — одна из них с кольцом — были вынуты из середины пола рядом со столом и положены одна на другую, образуя в полу отверстие, внутрь которого вела лесенка и по которой минут десять назад спустился дед Антон.

— Дед! дед! — крикнула бабушка в темноту лаза, — хватит там возиться! Иди наверх скорей.

Борис всегда удивлялся, с самого детства, как две, пусть и широкие, снятые половицы образуют вдруг лаз, в которые может войти даже взрослый объемистый человек, скрывают погреб (у бабушки не было холодильника), в котором хранилась пища, ибо там было довольно холодно, в отличие от живого чрева, и в котором сейчас дед Антон «воевал», как говорила бабушка Настя, с крысами. В каком-то смысле вся бабушкина комната, весь уклад ее жизни был связан, как ему казалось, с проблемами чрева, с большими запасами, заготавливаемыми на зиму, с тем, как бы подешевле и повкуснее поесть.

— Сейчас, мать, обожди минутку, — донеслось снизу.

Бабушка открыла тем временем верхний ящик в буфете, резном, верхние отделения которого были застеклены трапецевидными толстыми стеклами. Этот буфет добавлял уюта, сказочности, спокойствия бабушкиной комнате. В ящике стояла желтая круглая жестяная коробка из-под халвы. В ней хранились лекарства. Сквозь пелену жара Борис видел, как бабушка роется в коробке, вытаскивая то одно, то другое лекарство.

— Норсульфазол, — наконец, сказала с тем почтением в голосе, с каким она всегда произносила ученые слова, — и стрептоцид. Сейчас, Борюшка, выпьешь лекарства, а я тебе почитаю.

Бабушка любила, как она называла, старинные книги — Жуковского, Карамзина, русские народные сказки, Загоскина, Данилевского, из Пушкина же только «Капитанскую дочку», «Дубровского», «Онегина» и «Руслана и Людмилу». Дед предпочитал книге стопку водки, хотя бабушка и пыталась приохотить его к чтению.

«А что эти книгочеи умеют? — бранился он иногда с бабушкой. — Коту хвоста не привяжут», — произносил он нелепую фразу, которую Борис, терзаясь, воспринимал как намек и упрек, что не сумел он уследить за своим любимцем — котом Степкой, этим летом схваченным и увезенным неизвестно куда кошатниками. Борис и сам стыдился своего пристрастия к книгам, особенно к стихам. Поэзию все его приятели считали немужским делом, а в пятнадцать лет хочется уже быть мужчиной. Борис смотрелся в зеркало, видел, как темнеет губа от прорастающих усов, мечтал о любви и славе, но ни любовь, ни слава не приходили, что делать до их прихода, он не знал, а потому читал. Сейчас, однако, ему не хотелось слушать никакую книгу. Как только он лег в постель, ему стало хуже, кружилась голова и подташнивало от слабости, но возражать бабушке он не стал, полностью положившись на нее.

Красный свет от абажура превращал все в какой-то чудесно-опасно-сказочный вид: черный лаз в полу, башенки и резные столбики буфета, похожего в полубреду на крепость, бабушка, колдующая над лекарствами. Раньше он любил играть, лежа под тяжелым одеялом на сундуке (когда болел не очень сильно), в рыцарей: сгибая ноги в коленях, он образовывал горы и пропасти, всадники и пешие путались в горных складках одеяла. Теперь же ему и вправду было совсем худо, играть не хотелось, да и взрослый уже, и он подумал, что просто послушать книгу было бы, может, и в самом деле неплохо, чтоб отвлекло от головной боли. Лишь бы не напрягаться. Бабушка пробиралась к нему со стаканом и таблетками мимо дыры в полу, стараясь не запнуться об отложенные доски.

— Дед! — снова крикнула она. — Дед, давай скорей! (Это по дороге, наклонясь к погребу).

— Прими, Борюшка, таблетку. Вот вода, сынок, запей. Так, молодец. Теперь закрой глаза и полежи тихонько, я тебе почитаю.

Борис послушно закрыл глаза. Его бросало то в жар, то в холод, утром еще был совсем здоров, и вдруг, ни с того ни с сего… Сквозь дурноту он ощутил снова'обиду, на сей раз от незаслуженности и неожиданности болезни. Вроде ничего такого не делал: без шарфа на улицу не выходил, мороженого большими кусками не ел, холодной воды не пил… «Ну и пусть, — думал он. — Ну и пусть им будет хуже». Чем незаслуженнее и неожиданнее была болезнь, тем слаще казалась месть им, родителям. Он то падал, падал куда-то без конца, то, напротив, поднимался, а потом будто попадал на волну, и то его прибивало к берегу, то опять относило в пространство.

Он отдался этому то накатывающему, то сходящему жару в голове, и когда его прибивало к берегу, он слышал слова и фразы — бабушка читала «Руслана и Людмилу»:

— У лукоморья дуб зеленый…

Дальше уши забивал гул прибоя, но память сама подсказывала:

— И днем и ночью кот ученый…

Выскакивали ясно даже две, а то и три строки:

— Там ступа с Бабою Ягой

Идет, бредет сама собой…

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,