По затерянным следам - [14]

Двигались медленно, осторожно.

Федя шел впереди. Он держал фонарик высоко над головой, чтобы свет падал на потолок и стены. Федя сразу узнал бы плиту из белого известняка, прикрывшую ход.

Андрейка и Вася шли следом. И вот в одном месте — галерея здесь уходила круто влево — Федя, случайно взглянув под ноги, глухо вскрикнул и попятился назад. Прямо под ним зияла глубокая с неровными краями расщелина. Сделай Федя еще один шаг — и он попал бы в темный провал подземного колодца. Не на шутку испуганный, он не мог вымолвить ни слова. Андрейка взял фонарь у Феди и осветил расщелину.

Мальчикам она показалась бездонной. Почти не дыша, подталкивая друг друга, они повернули обратно.

Вася Козик от всего пережитого, от ноющей, ни на минуту не утихающей боли в левой ноге так устал, что еле двигался. Надев на плечо ранец, Андрейка почти тащил Козика на себе.

Федя Боярченко шагал впереди. Тень от его приподнятых угловатых плечей, от большой взлохмаченной головы ползла вслед за ним по неровным мрачным стенам галереи, по низко свисавшим неправильной формы глыбам беловатой глины.

Где-то на поверхности земли была настоящая жизнь, там был чистый лесной воздух, над верхушками деревьев синело звездное небо, а здесь, в глухом подземельи, царил непроницаемый мрак, и если бы они забыли захватить с собой карманные фонари, мрак этот был бы еще страшнее…

Одну галерею они уже проверили — в ней оказался колодец, и они вернулись. Теперь они двигались по параллельной галерее.

Наученный собственным опытом, Боярченко поминутно останавливался, обшаривал лучом фонаря стены, потолок, пол. В двух шагах от него двигались Козик и Седых. В руке Козика была палка, на которую он опирался. Крепко сжав зубы, чтобы не стонать, он еле тащился. Под ушибленную ногу попал камень. Вася тяжело, прерывисто дышал. Услышав позади шум, Боярченко тоже остановился. Обернувшись, осветил лицо Козика — по его лбу катились крупные капли пота.

— Устал? — спросил Андрейка.

— Нет, — отрицательно мотнул головой Вася. — Просто так… Постою.

— Тоже мне герой, — презрительно процедил Боярченко; он не выносил испуганных зеленовато-желтых глаз Козика. — Из-за тебя всё.

— Перестань, — тихо сказал Андрейка.

— А я не перестану. Не хочу… Если бы не его дурацкое любопытство, мы бы здесь не сидели. А теперь, как в мышеловке.

— Перестань. — Седых опустился на колени и сел.

— Сядь, — сказал он Козику. — Отдохнем.

— Чего ты мне рот закрываешь, — запальчиво крикнул Боярченко. — Вот только выберемся, я ему всё вспомню.

— Сначала выберись, — заметил Андрейка. — А потом поглядим.

— А я не буду ожидать. Я ему здесь накостыляю.

Голос Боярченко потерялся где-то сразу же в боковой галерее.

— Перестань кричать, надоел, — сказал Седых, снимая с плеча ранец. — Лучше бы помог мне.

— Я? — негодующе переспросил Федя. — Чтобы я тащил Козика? Ты смеешься!

— Ладно, не требуется, — сказал Седых. — Вот только перекусим, а потом… пойдем дальше.

С этими словами Андрейка расстегнул ранец, извлек из него один за другим два пакета в газете, потом еще один и все это разложил на развернутой чистой ученической тетради.

— У меня здесь хлеб, колбаса, мясо, — сказал Седых. — А у тебя что? — обратился он к Васе.

— У меня? Соль есть.

— Соль? Очень хорошо.

Козик вытащил из кармана спичечную коробку, в которой была соль.

— Я как раз забыл про соль… А ты будешь? — обратился Седых к Феде Боярченко.

Тот недоуменно пожал плечом и не ответил. Андрейка пристально взглянул в лицо Феде.

— Не знал я тебя. А ты вон… какой.

— Какой? — с вызовом обернулся Боярченко.

— Собственник. Вот ты кто!

— Я? — Боярченко быстро заморгал ресницами. — Ну, и пусть… А помогать всё равно не буду.

— Обойдемся.

Андрейка придвинул к себе свертки и развернул их. На бумаге лежал хлеб, полкольца колбасы, несколько ломтиков сыра и два куска вареного мяса.

— Половину съедим, а половину оставим, — сказал Седых. — Ладно?

Вася сидел, прислонившись к стене. Что ему сказать? У него-то совсем ничего нет. Всё он оставил в отряде, только соль у него и есть — боялся, что рассыплет в ранце, и положил в карман.

— Н-не хочу я, — отрицательно покачал он головой.

— Будет тебе. Бери!

Козик не ел почти с самого утра: к обеду не поспел и не полудничал. Конечно, ему уже хотелось есть, но он считал себя очень виновным и не решался брать Андрейкин хлеб и колбасу… Но тот настаивал.

— Не будешь ты, — не буду и я, — пригрозил Андрейка. — Ослабеем и не сможем идти.

Угроза подействовала: Козик взял ломтик сыра и зачем-то посолил его.

— Не соли… Пить захочешь, — предупредил Седых.

— Я забыл, — застеснялся Козик и уже смелее приступил к еде.

Боярченко по-прежнему сидел под стеной, хмурился, краснел, смотрел в сторону и что-то жевал. Он, конечно, не хотел ссориться с Андрейкой Седых, но, если рассудить по-честному, то почему он должен тащить на себе этого Козика? Его бы надо хорошенько избить и оставить в галерее одного: умел завалить ход, пусть теперь сам выбирается и почувствует, как это приятно.

Седых половину припасов вместе с солью, отданной ему Козиком, тщательно завернул в бумагу и положил в ранец. Потом встал, помог подняться Козику. На этот раз он не просил Боярченко идти впереди, он сам освещал дорогу.