По заказу - [43]

Марина зажгла флуоресцентные лампы на потолке, села на лабораторную скамью, осторожно вынула из кармана пластиковый пакет и положила его в холодильник.

– В нем они какое-то время сохранятся свежими, – сказала она. – О'кей, профессор, приступайте к своему черному делу.

Джеффри работал почти полчаса, прочищая и смазывая раны. Он применил местный наркоз и наконец закрыл рваные куски кожи двумя рядами мелких синих швов. Я принес из машины фотокамеру и, не слушая возражений Марины, заснял ее раны. Из уродливого, кровавого месива они постепенно превращались в две аккуратные линии – одну горизонтальную, у ее брови, и другую вертикальную, идущую через нижнюю губу. С потемневшими глазами она напоминала лица на рекламных объявлениях, призывающих автомобилистов пристегиваться ремнями безопасности.

– Ну вот, – проговорил Джеффри. – Я сниму швы спустя пять-шесть дней. Но вам нельзя трогать шрамы. Они останутся еще на несколько недель.

– А я-то полагала, что швы сами рассосутся за эти дни, – разочарованно откликнулась Марина.

– Эти швы обычно используют для внутренних органов, – принялся разъяснять Джеффри. – Я бы мог поставить скобки, но они уродливы, и шрамы от них долго не заживают. Лучше всего старомодные швы из кошачьих кишок[1] – от них нет никаких следов – или из синего нейлона, – у современных хирургов они в ходу. Но только не натягивайте их слишком туго, а не то они разойдутся. Хотя надеюсь, с вами все будет в порядке.

– Спасибо, – поблагодарила его Марина. – Можно мне вернуться к работе?

– Разумеется. Но когда наркоз отойдет, швы начнут немного ныть, – предупредил Джеффри. – А чем вы здесь занимаетесь? – поинтересовался он. – Я сразу вспомнил медицинский институт.

– Это гематологическая лаборатория, – ответила Марина. – Мы исследуем кровь и пытаемся отыскать клейма или штаммы для разных видов рака. Берем кровяные шарики и вставляем протеин в цепочки аминокислот, пользуясь ферментом трайпсина. А сам трайпсин, конечно, тоже протеин.

«Ну, разумеется», – с иронией подумал я, так ничего и не поняв.

– Мы разглядываем цепочки аминокислот, состоящие из протеинов, и смотрим – есть ли там особые клетки, характерные для рака. Проводим каждую цепочку через масс-спектрометры. – Она указала на продолговатый серый шкаф, показавшийся мне похожим на морозильник. – Он делает сравнительный анализ любой цепочки, и если там есть непривычные варианты, то, возможно, это штамм, который мы ищем.

Я был сбит с толку, но Джеффри, кажется, понял и энергично закивал головой. Он обошел спектрометр и осмотрел его со всех сторон.

– Рад, что мои налоги идут на столь нужные дела, – заметил он.

– Нет! Нет! Вы не правы, – запротестовала Марина. – Мы проводим наши исследования за счет добровольных пожертвований. Не беспокойтесь, нам хватает средств. Обществу ясно, что с раком нужно бороться. А государственная поддержка нам не требуется, и мы хотим, чтобы люди знали, как нам важна их помощь.

– Извините, – смутился Джеффри. – Беру свои слова назад.

Марина улыбнулась и достала из холодильника пластиковый пакет.

– Вот из этой мелочи, – продолжила она, мысленно вернувшись к сегодняшним событиям, – я хочу получить код ДНК. – Марина говорила немного суховато, в характерном академическом стиле. – Вам известно, что ДНК – «чертеж» для создания клеток, а протеины – кирпичи, из которых они строятся. Я назвала бы нити ДНК архитектурными планами, показывающими, как собранные вместе кирпичи образуют клеточные структуры.

– Значит, у людей с разными ДНК разные клеточные структуры? – спросил я.

– Абсолютно разные, – подтвердила она. – Из-за малейших изменений в архитектурных планах несходные ДНК создают людей с несходной наружностью. Почти все ДНК у каждого человека одни и те же, поэтому у нас одинаковые сорта клеток – мускулы, нервы, кожа и прочее. У всех людей два глаза и один нос. Лишь мельчайшие различия в кодах предопределяют наши особенности, вроде голубых или карих глаз, светлых, темных или рыжих волос, черной или белой кожи, высокого или маленького роста и так далее. Эти различия отчетливо видны у любого человека, и они позволяют нам получать коды ДНК, похожие на отпечатки пальцев, то есть уникальные. Марина воодушевилась, и я вновь убедился, как сильно она увлечена своей работой.

– Я могу использовать ограничительные ферменты, наподобие ЭКО К1, чтобы вырезать из этого образца нити ДНК и вставить их в полинуклеотиды. (Обычно мы их так называем.) Затем я кладу их в гелевую матрицу из агарозы, своего рода желе, – для электрофореза. Полинуклеотиды заряжены, а значит, способны мигрировать или двигаться в электрическом поле. От размера и формы каждого полинуклеотида зависит, далеко ли они продвинутся. Следует помнить, что гель действует, словно фильтр, и чем больше полинуклеотидов, тем короче дистанция их перемещения.

Джеффри по-прежнему кивал ей. А я нет.

– В гелевой матрице вы разделяете полинуклеотиды на разные группы. А потом запекаете матрицу на нитроцеллюлозной бумаге, и на месте этих групп проявляется постоянный образчик линий.

– Чем это может помочь? – осведомился я и тут же осознал, что задал не слишком умный вопрос. Что же, каждому свое. Позвольте мне хоть раз перепрыгнуть через барьеры в Эйнтри. Я соглашусь на самый жалкий и низкий прыжок.