По заданию губчека - [51]

«Выходит, не Бусыгин. Значит, тот действовал самостоятельно», — подумал Тихон, спросил приметы связного.

— В кожаной тужурке, глаза светлые, худой. Когда сердится, резко надламывает брови.

— Не густо. С такими приметами каждого третьего хватай.

— А вы надеялись, к вам пришлют связного со шрамом во все лицо?! Связной и должен быть неприметен, эти азы чекист должен знать.

— О чем говорил Струнин? — оборвал поручика Тихон.

Перов втянул голову в поднятый ворот шинели, прибавил шаг.

— Все расспрашивал, откуда знаю вас, из какой вы семьи, как оказались в губчека. Очень был недоволен, что я устроил вас у Гусицына.

— Почему?

— Может, хотел там сам поселиться. О его появлении приказал не говорить вам. На ночь у Флексера не остался, обещал зайти на днях. Перед самым уходом спросил, какие из старых городских учреждений сохранились, что в них сейчас.

— Зачем они ему?

— Кто его знает. Может, диверсию задумал, — равнодушно произнес Перов и, поежившись, добавил: — Теперь будет нас с вами проверять — не продались ли мы красным.

— Пусть проверяет. В губчека интересуются вашим начальником Ливановым.

Перов, собираясь с мыслями, ответил не сразу:

— В штабе говорят, за отказ участвовать в мятеже Перхуров его чуть не расстрелял, под арест посадил. Но мне в это плохо верится.

— Объясните.

— То съязвит, то ухмыльнется, то в спину какому-нибудь комиссару так посмотрит, словно выстрелит в упор. Фактов у меня нет, одни подозрения.

— Ну, а другие военспецы?

— Всякие встречаются: одни служат вам честно, другие из-за пайка. Разговаривал вчера с таким, откровенничал передо мной: «Вступил в организацию сочувствующих, скоро войду в партию, меня назначат комиссаром при штабе — и полуторное жалованье обеспечено», — Перов брезгливо скривил губы.

Утром донесение Тихона о появлении связного лежало на столе председателя губчека. Ознакомив с ним начальника иногороднего отдела, Лагутин сказал:

— Ливанов при его должности вред нам может причинить огромный. А мы как по рукам связаны, не можем начать официальное расследование: пришла директива за подписью Троцкого не вмешиваться в дела военных органов.

— Знаю я Ливанова, перешел к нам сразу после революции, — вслух рассуждал Лобов. — И перхуровцы его арестовали — тоже факт. Но ведь это можно было сделать умышленно, чтобы после мятежа в городе своего агента оставить. Может, обратиться в контрольный отдел штаба, к Ляхову? Пусть приглядится к нему.

— В контрольном отделе Рузаев работает, — напомнил Лагутин. — Как бы не пронюхал, что мы Ливановым интересуемся. Сейчас, Андрей, освободи Вагина от всякой оперативной работы. Струнину, если начнет проверять его, может показаться странным наше доверие парню.

Думал Тихон, с появлением связного работы у него прибавится, а получилось иначе: словно чиновник, уходил на работу и возвращался домой точно по часам.

Гусицын заметил это, спросил, в чем дело.

— Неприятности у меня, не проявил, так сказать, революционной бдительности, — ухмыльнулся Тихон. — Теперь бумажки подшиваю да у телефона носом клюю.

Хозяин расстроился, мелкими шажками заходил по комнате:

— Жаль, очень жаль. До мятежа в Чека секретарем Менкер работал, Перхурову он очень помог.

О времени, когда опять будут вешать большевиков, в квартире Гусицыных мечтали каждый день. Трудно было Тихону сдерживаться, а еще труднее — поддакивать хозяевам.

Особо неистовствовала «мадам» Гусицына: как только речь заходила о Советах, о большевиках, шипела ядовитой змеей, жилы на тощей шее вытягивались жгутами.

Доставалось и Тихону — за то, что он невольно служит большевикам. Хозяин пытался образумить супругу, но та не хотела и слышать его доводы. После работы Тихон словно в пыточную камеру шел. С Гусицыными привелось и новый, тысяча девятьсот девятнадцатый год встретить, первый тост — за свержение красных комиссаров. Надолго запомнился ему этот Новый год.

По вечерам Гусицын, напялив на острый нос маленькие очки в железной оправе, вслух читал супруге местную газету, напечатанную на рыхлой желтой бумаге.

Радовались победам в Сибири новоявленного «верховного правителя Российского государства» адмирала Колчака, бесились, читая о вскрытии в церквах «святых» мощей и разоблачении попов, переживали конец петлюровщины на Украине и взятие Красной Армией Уфы, Харькова и Оренбурга, злорадствовали, когда узнали о гибели «германских большевиков» Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Особенно нравился им постоянный раздел газеты «Недостатки механизма» — о бюрократизме, волоките, неполадках в работе городского хозяйства. В такие минуты они оживлялись, будто на пару «монопольки» хватили.

В один из вечеров Гусицын прочитал постановление губисполкома о всеобщей мобилизации жителей на расчистку улиц от снега — зима выдалась вьюжная, сугробы наметало чуть не до второго этажа, из-за снежных заносов вставали поезда.

Хозяйка заявила, что скорее умрет, чем возьмет лопату в руки. Но утром пришли из домового комитета, и Гусицыны вместе с другими жителями откидывали снег на Семеновской площади возле пожарной каланчи.

Как-то на лестничной площадке Тихон опять столкнулся с военным из соседней квартиры. Тот доброжелательно улыбнулся ему, первым начал разговор: