По заданию губчека - [26]

— Царской, палочной дисциплины? — спрашивает обвинитель. — Сохранился приказ за вашей подписью о введении воинского устава. С небольшими изменениями он — копия царского.

— Я считал необходимым создать такую армию, которая была бы построена на дисциплине, выработанной веками. Чин и чинопочитание имеют большое воспитательное значение для солдат.

— За какое же правление вы теперь? — обращается к Перхурову председатель суда.

— До Февральской революции я считал себя убежденным монархистом.

— А теперь?

— Если бы на пост монарха нашелся новый Петр Великий…

— Разве генерал Алексеев не подходит на царский престол?

— Нет!

— Колчак?

— Нет!

— А Николай Николаевич Романов?

— Нет!

— Может, Савинков?

— Боже сохрани. Никогда! — брезгливо морщится Перхуров.

— И ваши монархические убеждения не поколебала даже распутинская грязь?

— Конечно, Григорий Распутин вызывал некоторое неудовольствие, но это не касалось царского дома, — неуверенно произносит Перхуров. — Впрочем, покойный государь действительно был слабоват умом.

— Кроме монархистов, кто еще состоял в «Союзе защиты Родины и свободы»?

— Кадеты. Эсеры. Группа плехановцев, которых вы называете меньшевиками. Наконец, савинковцы. Эсеры много говорят и мало делают, мешают и правым и левым. Меньшевики тоже не лучше. На выборах в Учредительное собрание я голосовал за кадетов.

— Как ваш «Союз» относился к крестьянству?

— Имелась специальная агентура для выявления недовольства, на которое мы в будущем рассчитывали.

— Были основания?

— Да! Несколько резолюций крестьянских сходок! — оживляется Перхуров.

— Где именно? Сколько?

— Этого я не знаю, — сникает полковник.

— А рабочие были в вашей организации?

— Не помню…

«Не знаю», «не помню», — все чаще отвечает Перхуров, понимая, что честные ответы не в его пользу.

Суд переходит к событиям в Екатеринбурге. Не отрицая, что заговор существовал, Перхуров пытается доказать, что он отговаривал его участников от выступления, от «бессмысленного кровопролития». Обвинитель напомнил ему:

— Вас арестовали, когда вы собирались бежать в Колчедан. Чем вы объясните попытку к бегству?

— После кронштадтского мятежа в газетах часто упоминали Ярославль, мою фамилию. Одно время на стенах Екатеринбурга даже появились плакаты: «Кто разрушил Ярославль? — Полковник Перхуров». Меня часто спрашивали, не родственник ли я тому Перхурову. Все это очень нервировало, я испугался нового ареста. Кроме того, у меня было невыносимое материальное положение — за работу в штабе я получал всего девять фунтов муки на две недели.

— Поэтому вы и решили бежать именно в Колчедан, где намечался мятеж?

— Это совпадение…

По просьбе обвинителя оглашаются показания участников заговора в Екатеринбурге:

— «Полковник Перхуров с радостью согласился взять на себя руководство восстанием… Послал к местному архиерею за благословением и церковным золотом, обещая оградить монастыри от расхищения их большевиками. Но архиерей сказал, что он в это дело вмешиваться не будет…»

И в Ярославле Перхуров начал с того, что испросил благословение митрополита Агафангела. Прием испытанный, в этом — весь Перхуров: набожно перекреститься, прежде чем убить.

Последнее слово полковник зачитывает по бумаге, она предательски дрожит в руке:

— «…Единственная власть, которая может вывести Россию из тяжелого положения в более короткий срок, — Советская. Людей, желающих работать на пользу родины под руководством Советской власти, найдется больше, чем смотрящих на дело с узкой точки зрения какой бы то ни было партии. И только объединение Советской властью в своих руках таких людей и правильное использование их сил и способностей может привести к скорейшему достижению желанной для всех цели — спокойного и благополучного существования России и всех живущих в ней…»

Желание вывернуться любой ценой, даже лестью в адрес своих врагов, — в каждом слове Перхурова. Обвинитель четко и точно комментирует речь подсудимого:

— …Его «вылазка» ясно показала, что у него отсутствует даже кастовая военная честь и личная храбрость. Политической экономии он учился у мешочников и спекулянтов, называя эту публику «страдающим народом». Хитрость заменяет ему ум, а коварство — храбрость. Сколько еще таких Перхуровых «любят» родину так же, как он. Сколько еще в России таких иуд, которые в любой момент за тридцать сребреников рады продать родину…

Защита просит приобщить к делу воззвание к бывшим офицерам помочь в борьбе с польской шляхтой, за что обещалось полное прощение прежних преступлений, предлагает обратиться в Иркутский лагерь, действительно ли Перхуров изъявлял желание выступить на борьбу с белопанской Польшей.

Обвинитель возражает — неопровержимо доказано, что после войны с Польшей полковник участвовал в новом заговоре против Советской власти.

Ревтрибунал принимает его возражения и удаляется на совещание. Зал театра набит битком, но тишина такая, что слышно, как за толстенными стенами его проскрежетал трамвай.

Появляется комендант судебной сессии:

— Встать! Суд идет!

Стук кресел, шум — и опять томительная, натянутая тишина.

Председатель суда Ульрих оглашает текст приговора:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… полковник Перхуров признается виновным по всем пунктам обвинения и приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу…