По Южной Индии - [11]

Раджа занялся торговлей, приносящей значительный доход, и продолжал жить на широкую ногу. И эта его жизнь удивительным образом сочетала былую феодальную роскошь, и традиционный уклад с напряженной атмосферой капиталистического бизнеса.

Дворец Гирджи — один из богатых в Хайдарабаде. Это большое здание с мраморными колоннами. Перед парадным входом огромный английский парк со статуей Геркулеса в центре. Просторные комнаты обставлены по-европейски. Мебель, обитая гобеленами, ковры, картины. Лепные потолки расписаны. На столах и в шкафах множество фарфоровых статуэток. Они тоже европейские. Буколические пастухи и пастушки, маркизы, амуры… Среди фарфоровых безделушек бронзовые фигурки императоров и полководцев: Нельсон, Наполеон…

Все содержится в порядке, нигде ни пылинки. Каждая-комната по существу выставка. Хозяева, собрали в них много дорогих, но чуждых им по духу вещей и расставили так, чтобы все было видно. И выбор вещей и их размещение свидетельствуют о кичливой и тщеславной гордости феодала и безвкусице торговца. То же напыщенное тщеславие звучит в словах молодого раджи, когда он говорит: «Наш род аристократический, мы одни из тех, на ком держалось государство».

Хозяин обращает мое внимание на портреты предков. Вот Салар Джанг I.

— Это самый знатный человек Хайдарабада. Он — второй после низама. Правда, он не прямой наш предок, но мы связаны с ним родственными узами.

У первого Салар Джанга мужественное лицо, телосложение воина. А молодой раджа небольшого роста, изнеженный и хилый. Он скорее похож на слабую девушку, чем на мужчину.

― А это последний премьер-министр низама.

— Мой отец, — вступает в разговор молодая рани. У нее очень светлая кожа и тонкие злые губы. В ее голосе иногда слышатся повелительные нотки. Повелевать она училась с детства. И сейчас слуги в доме ее мужа покорно опускают глаза под холодным взглядом молодой хозяйки. А слуг во дворце много, они неслышными тенями скользят в комнатах, и парке. Их больше пятидесяти.

Через множество комнат мы проходим во внутренние покои дворца, а оттуда попадаем на большую веранду с мраморными колоннами. На веранде накрыт чайный стол. Мы садимся. Перед верандой небольшой сад-двор. Это уже не английский парк, а индийский внутренний дворик. Около небольшого водоема журчит несколько фонтанов. Вдоль каменной стены сада растут розовые кусты. Вечерний воздух напоен прохладой бьющей воды и запахом чудесных персидских роз.

― Чем вы занимаетесь? — спрашиваю я хозяина.

― О, я так же, как мой отец и брат, бизнесмен. Видите ли, когда еще существовало княжество, мы владели крупным джагиром. Потом его отобрали. Вместо дохода с джагира мы имеем теперь тысячу рупий ежемесячно в качестве компенсации. На эти деньги мы в основном содержим дворец. А постоянный наш доход — другой. Теперь это бизнес, Он приносит тоже немало. Многие из аристократии теперь разоряются, а наш род всегда отличался устойчивостью.

Устойчивость — качество хорошее. Ну, а если времена бизнеса и наживы за счет миллионов нищих пройдут, чем тогда займется этот хилый раджа?

…Когда спускается на город вечер, у ярко освещенных подъездов дорогих отелей и европейских ресторанов выстраиваются, блестя лаком, автомобили новевших марок. Это городские дельцы и предприниматели приехали приятно закончить свой день. Новая знать старого Хайдарабада сорит деньгами… Когда-то этим же самым здесь занимались низамовские раджи и навабы. Теперь деньги ушли, но привычки, или, как говорила Шах Джахан, «традиции», остались.

Обедневшая феодальная знать приезжает в рестораны и отели не на собственных «шевроле» или «адмиралах» и даже не в экипажах, а просто на велорикшах. Расплачиваясь с рикшей, наваб в несвежем ширвани долго торгуется из-за аны. И в этом сказывается тоже старая привычка — желание оттягать у человека, честно заработавшего свои пять-шесть ана, хотя бы часть этих денег. Но рикши — народ стреляный, они знают навабов и держатся с ними настороже.

Закончив «дела» с рикшей, наваб входит в ресторан. Так он входил и 10–15 лет назад. Деревянная прямая фигура, надменно вздернутый подбородок, взгляд сквозь человека. Только встречают его по-иному. «Бои» не спешат навстречу, не распахивают перед ним двери, не гнутся в почтительном поклоне, не отводят на лучшие места. Они хорошо знают, что у надутого, как индюк, наваба в кармане пусто. На чаевые рассчитывать не приходится. Их усердие и преданность теперь отданы владельцам «фордов» и «кадиллаков». Наваб садится за столик, и «бои», скаля белые зубы в насмешливой улыбке, ставят перед ним стакан холодной воды. Навабу не удалось вытащить у «несговорчивого рикши» ану, и поэтому он не может заказать чай, а вода — бесплатно. Наваб сидит в ресторане весь вечер. Но здесь он уже не хозяин. Оркестр не будет играть по его заказу, а гастролирующая певичка не повторит для наваба понравившуюся ему песню. В ресторане хозяйничают другие. Торговцы, владельцы банков, промышленники. Те, которых наваб в «старые добрые времена» не считал людьми, а если иногда и прибегал к их помощи, то твердо верил, что оказывает им «честь». Теперь в их распоряжении оркестр, певичка и изысканная кухня. Это им заискивающе смотрят в глаза «бои». «Проклятые телинги, хинду, — ворчит наваб. — Они не понимают, что такое настоящая жизнь». Но все-таки остается за своим столиком со стаканом чистой воды. Лучи чужих развлечений и чужой власти греют наваба, создают иллюзию ушедшей «настоящей жизни».