По волнам моей памяти (Книга об отце) - [7]

         - Hаlt!

         Это слово прозвучало так  громко, и  понятно для слуха, как самое желанное. Это слово переменило не только ход моих мыслей, но и всей сложившейся ситуации, оно вселило в нас надежду на жизнь. Всё же не зря в школе немецкий язык проходили, все поняли. А затем на чистейшем русском языке:

        - Стоп! В чём дело? Кто чем недоволен?

          Я  открыл глаза и увидел, как к нашей группе подходит молодой,  немецкий офицер. Он показался тогда олицетворением мужской красоты, интеллигентности и аристократичности. Военная форма сидела на нём безукоризненно, сапоги тщательно почищены и блестели как лаковые. Белоснежная рубашка слепила своей чистотой, а на чёрном галстуке красовался значок со свастикой. Лицо тщательно выбрито, от него исходил легкий аромат мужских духов, правильные черты лица придавали ему неотразимость. Как будто он явился на королевский приём. Хоть он и был врагом, справедливости ради надо отметить, он был просто - красавец. Учитель, сделав шаг вперёд, повторил всё, что говорил немецкому солдату о правах военнопленных. Пока всё это происходило, я немного пришёл в себя и стал трезво оценивать сложившуюся ситуацию. Офицер подошёл ко мне и, указав на ремень, спросил:    

          - Ты действительно – пулемётчик и стрелял в немецких солдат?

Я ответил: - что я музыкант, баянист и что ремень только что отцепил от  разбитого взрывом пулемета, и объяснил, для чего он мне был нужен, что я физически не мог стрелять, потому что  в руках была обыкновенная палка, а не пулемёт.    

       - Так, быстренько принести сюда баян! Сейчас увидим, какой ты баянист – пулемётчик! – И, отдав  какие - то распоряжения одному солдату, достал из портсигара сигарету, прикурив её от золотой зажигалки. Угостил и меня. Вокруг группы наших бойцов, меня и офицера, собралось много немецких солдат. У многих в руках были бутылки, и употребляли они «шнапс» прямо из горлышка. Вокруг слышалась немецкая речь и издевательский смешок в наш адрес, что-то на счёт вооружения и одежды. Наверное, смеялись над палками?   Вопрос дальнейшей нашей судьбы повис в воздухе. Тем временем доставили баян прямо к окопам, на передовую. У меня промелькнула мысль:

       - Откуда, здесь в степи, среди окопов и воронок, мог появиться баян? Что значит немцы - передовая европейская нация. У них даже такое возможно.  

Принесли и поставили передо мной.

      - Давай, продемонстрируй своё мастерство. Давай, играй! – и офицер - красавчик  вынул из кобуры свой «Вальтер» и передёрнул затвор.

      - Давай, играй!

Со слов отца:

        Я подумал: - надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, что сейчас произойдёт, если я не заиграю. Подняв баян, накинул ремни на плечи. Я не знал что играть, и на минуту задумался. И тут меня осенило, я вспомнил, что исполнял на Московском всесоюзном  фестивале молодёжи и студентов в качестве солиста, в составе «Шахтёрского ансамбля песни и пляски».

            Летом, в 1940 году, на Московской сцене я играл «Большой вальс» И.Штрауса. Затем в Кремле, всех участников коллектива должен был награждать ценными подарками, всесоюзный староста – Михаил Иванович Калинин. Но он прихворнул, и награждение провёл нарком тяжёлой промышленности – М. М. Каганович. Он каждому пожал руку и, с тёплыми пожеланиями дальнейшего повышения исполнительского мастерства, вручил по большой коробке. А в ней были: белоснежный летний костюм, белая рубашка с чёрным галстуком, белые фуражки, парусиновые мокасины и именные механические часы «Заря»  (от автора: что характерно, бывает, достану эти часы из письменного стола отца, через столько лет, и разочек прокручу заводную головку, поднесу к уху – тикают). Это был праздник. Праздник души и сердца. Переодетый во всё белое, оркестр, вместе с руководителем - Зиновием Дунаевским, выходили из Кремля в праздничном настроении, любуясь, Царь- колоколом,  Царь-пушкой и собой. Радости не было предела. Ещё бы, не каждому из смертных выпадает счастье побывать в Кремле. (Это сейчас любой может туда попасть, купить билет и пойти на экскурсию). И не просто побывать, а быть награждённым ценным подарком. По тем временам этими вещами очень дорожили и гордились.               

             Я радовался, что вспомнил, какое произведение  сыграть для немцев. Правда, Штраус – австриец, но немцы его ценят и любят, в этом я попал в самую десятку.

             Я растянул меха, и трясущиеся, непослушные сначала пальцы начали своё привычное движение. Для проверки инструмента и ознакомления, взял два – три произвольных аккорда и пробежался по клавиатуре, так, для разминки. Они - то помнят каждую кнопочку, и знают, какой палец за каким движется. Где нужно подняться, где опуститься на клавиатуру, всё помнят.

А руки помнят, когда растянуть мех, а когда сжать. Я не обращал внимания, что ремни врезаются в плечи и причиняют мне неудобства. И зазвучал вальс И.Штрауса. По мере моей игры, весь этот кошмар постепенно стал уходить, куда - то в сторону, превращаясь в спасительную реальность. Я начал замечать всё происходящее. А вокруг меня образовалось кольцо из немецких солдат, они были пьяны и, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону в ритме вальса. Одни подпевали, другие, пытались наигрывать на губных гармошках, как бы помогая мне. А наши пленные остались в стороне, без охраны и внимания. Да куда ж они денутся. Мне казалось, что я так не играл никогда. Под конец вальса я совсем пришёл в себя, рвал меха с неистовой силою, пальцы порхали над клавиатурой, исполняя виртуозные пассажи и каденции. Даже  пытался изобразить на лице подобие улыбки. Музыка звучала минуты четыре, пять, и за это время я стал мокрым с головы до ног, пиджак на спине – хоть выжимай.  Мне показалось даже, что я потерял в весе. И вот прозвучал финальный аккорд, «фрицы» дружно аплодировали, стучали флягами, свистели и кричали; - Браво! Браво! Гут!