По воле Посейдона - [147]

— Да, неплохо, — признал Соклей.

— Как ты думаешь, ты переживешь такой приступ беспристрастности? — спросил Менедем.

Сам он любил Аристофана и за его стихи, и за его непристойности, но знал, что, хотя Соклей тоже восхищается некоторыми стихами, он не хочет и слышать о непристойностях, которыми они пересыпаны.

К его удивлению, двоюродный брат ответил серьезно:

— Быть беспристрастным по отношению к Аристофану для меня нелегко, ты сам знаешь. Ведь не опиши он Сократа в своих «Облаках», может, афиняне и не решили бы напоить великого философа цикутой.

— Это ведь случилось целых сто лет назад… — начал Менедем.

— Еще нет и девяноста, — перебил Соклей.

— Хорошо, пусть даже восемьдесят. Но все равно очень давно. Так почему же тебя так это волнует?

— Потому что Сократ был великим философом и хорошим человеком, — ответил Соклей. — Этого достаточно… Более чем достаточно для того, чтобы возмущаться его бессмысленной гибелью. Великие философы и хорошие люди не так часто встречаются, чтобы мы могли позволить себе их терять.

— Судя по тому, что я слышал, Сократ был на редкость занудливым старикашкой, — заявил Менедем. — Даже если бы Аристофан не сказал о нем ни слова, куча людей все равно захотела бы от него избавиться.

Соклей был возмущен и шокирован так, как будто ему сказали, что Зевса не существует, — даже еще сильнее, потому что нынче некоторые бойкие молодые люди осмеливаются сомневаться в существовании богов. Но он, как всегда, хорошенько подумал, прежде чем заговорить. И наконец сказал:

— Может быть, в этом и есть доля истины. Соклей никогда особо не беспокоился о том, что подумают о его высказываниях люди. У Платона об этом ясно говорится.

— Выходит, судьба у Сократа была такая, — заключил Менедем. — Раз он сам во всем виноват, почему же ты обвиняешь Аристофана?

— Я не говорил, что он сам во всем виноват.

— Ха! Теперь ты гребешь в обратную сторону. Ты можешь направиться в одну сторону или в другую, о почтеннейший, но никак не возможно направиться в обе стороны одновременно, — заявил Менедем.

— Что это на тебя нашло, что ты изо всех сил пытаешься мне перечить? — вздохнул Соклей.

— Я предпочитаю вести философские беседы — или сплетничать о философах, что не вполне одно и то же, — чем думать о пиратах, — сказал Менедем. — Ну а поскольку обычно я не веду таких разговоров, тебе лучше поверить, что меня беспокоят думы о пиратах.

— Ты мог бы пойти к Закинфу вместо того, чтобы выбрать короткий путь через Ионическое море, — заметил Соклей.

Менедем покачал головой.

— Я же тебе уже говорил: совсем скоро начнется отлет журавлей. Слишком велика вероятность, что налетит шторм, чтобы я пускался в долгое путешествие через открытое море. Но пираты не птицы — они в море круглый год. И эти забытые богами ублюдки прекрасно знают, о чем думают честные шкиперы.

Однако в кои-то веки обычно осторожный Соклей оказался храбрее двоюродного брата.

— А по-моему, это ты слишком беспокоишься, — сказал он. — Если пираты нас увидят, что они подумают? То же самое, что уже подумала половина рыбаков в Великой Элладе — ив Эгейском море тоже, — что мы сами пираты. Согласись, «Афродита» ничуть не похожа на крутобокое торговое судно. Так что пираты наверняка оставят нас в покое.

— Вот тут, надеюсь, ты прав. — Менедем оглянулся через плечо на скалистый мыс Япигия, самую юго-восточную точку Италии.

Скоро мыс исчезнет из виду, и с «Афродиты» не будет видно земли до тех пор, пока на восточном горизонте не появятся Керкира, материковая Эллада или Македония.

— Но собаки едят собак. Почему бы пиратам не напасть на пиратов?

— Ты сам сказал: у нас на борту достаточно людей, чтобы принять хороший бой, — ответил Соклей.

Смех Менедема звучал значительно менее жизнерадостно, чем ему бы самому хотелось.

— Что ж, вполне возможно, что вскоре мы выясним, такой ли я смышленый, каким себя считаю.

Шанс выяснить это представился братьям скорее, чем им того хотелось.

На этот раз «Парус!» закричал не Аристид, а моряк, который мочился с кормы «Афродиты».

Менедем повернулся, чтобы посмотреть через плечо, как сделал это у мыса Япигия. Ему пришлось проследить за указующим пальцем моряка, чтобы заметить парус, который не очень отличался по цвету от моря или неба. Кто бы ни был капитаном этого судна, он явно не хотел, чтобы его заметили.

— Быстроходный корабль, — заметил Диоклей, когда парус стал больше и показался корпус — тоже окрашенный в зеленовато-голубой цвет и поэтому не выделяющийся на фоне неба и волн. — Он почти обязан быть пиратом, с этакой раскраской и быстроходностью.

— Я и сам думаю так же. — Менедем возвысил голос: — Всем взять оружие! Возможно, нам придется схватиться врукопашную.

Шкипер подозрительного судна наверняка оценивал «Афродиту». Да, то была галера, но она не пыталась замаскироваться и была слишком грузна для военного гребного судна. Значит, это акатос, не пентеконтор и не гемолия — вероятно, не пиратский корабль, но все-таки судно со значительной командой, а не легко снаряженное.

Когда Менедем сумел получше рассмотреть пиратский корабль, оказалось, что корпус «пирата» не такой длинный и низкий, как можно было ожидать. Это оказалось судно с двумя рядами весел, хотя банки гребцов верхнего ряда в кормовой части у мачты можно было быстро снять, чтобы убрать мачту, рею и парус.