По волчьему следу - [18]

Самой главной вещью за весь этот день, которую он силился понять, да так и не понял, было то, почему именно это маленькое создание, лежавшее на санях, было так дорого для молодой женщины, которая в то же время ласкала и его самого и заговаривала с ним. Он понял, что Иоанна была очень довольна, что у нее было это существо, и что ее голос был с ним нежнее и трогательнее всякий раз, как он, Казан, обращал особое внимание на это маленькое, теплое, живое существо, завернутое в медвежью шкуру.

Долгое время спустя они остановились на отдых. Пьер Радисон сел у огня. В этот вечер он уже не курил. Он уставился прямо на огонь. А затем, в самом конце, когда он уже отправлялся вместе с дочерью и с ребеном в палатку, он по дороге нагнулся над Казаном и осмотрел у него раны.

— Завтра я уже запрягу тебя, приятель, — сказал он. — Завтра, еще до вечера, мы должны добраться до реки. А если это нам не удастся…

Он не докончил фразы. Он откинулся назад в таком сильном припадке кашля, что от него даже заколебались позади него полы палатки. Казан лежал в крайнем напряжении, со странным беспокойством в глазах. Ему не понравилось, что Радисон вошел в палатку, так как в этот вечер для него настойчивее, чем раньше, висела в воздухе та давящая тайна, частью которой казался ему Пьер.

Три раза среди ночи он слышал доносившийся до него из лесу зов верной Серой волчицы и каждый раз отвечал ей. Перед рассветом она подбегала к лагерю. Он уловил ее запах, когда она находилась к нему с наветренной стороны, и он тосковал и скулил на конце своей цепи, рассчитывая, что она подойдет к нему и ляжет рядом с ним. Но Радисон задвигался в своей палатке, и она убежала. Когда он вышел, то лицо у него как-то сразу осунулось и глаза были красны. Кашель был уже не такой громкий и не такой мучительный. Слышалось какое-то храпение, точно внутри у него за эту ночь что-то произошло, и, прежде чем вышла из палатки молодая женщина, он то и дело хватался руками за горло. Когда она увидела его, то побледнела. Беспокойством засветились ее глаза. Когда она обняла его за шею руками, то он засмеялся и нарочно закашлял, чтобы показать, что все обстояло благополучно.

— Ты видишь, что кашель не стал сильнее, — сказал он ей. — Он только утомляет. После него всегда краснеют глаза и делается слабость.

Было холодно, пасмурно, и затем последовал угрюмый день, сквозь который пробивались вперед Радисон и Казан, впрягшись оба вместе в сани. Иоанна следовала сзади. Раны уже не беспокоили больше Казана. Он тянул из всех сил, а на это он был мастер, — и человек ни одного раза не ударил его плетью, а только гладил по голове и по спине одетой в рукавицу рукой. День становился все мрачнее и мрачнее, и в верхушках деревьев уже стал завывать начинавшийся шторм.

Темнота и наступление бури не побудили Пьера Радисона раскинуть палатку.

— Мы должны добраться до реки во что бы то ни стало, — то и дело повторял он самому себе. — Мы должны дойти до реки, мы должны дойти до реки!

И он побуждал Казана к еще большим усилиям, тогда как его собственные усилия к концу пути становились все слабее и слабее.

Совсем уже разыгралась буря, когда Пьер остановился, чтобы развести наконец огонь. Белыми, сплошными массами повалил вдруг снег, и такой густой, что не стало видно деревьев за пятьдесят шагов, Пьер посмеивался, когда в страхе к нему прижималась с ребенком Иоанна. Он отдохнул всего только один час, а затем снова запряг Казана и сам перекинул себе через плечи постромки. В молчаливом мраке, походившем на ночь, Пьер все время посматривал на компас, и наконец, уже почти к самому вечеру, они вышли из леса и перед ними раскинулась широкая долина, на которую с торжеством указал рукой Радисон.

— Вот и река! — воскликнул он ослабевшим, хриплым голосом. — Здесь уже мы можем отдохнуть и переждать непогоду!

Он раскинул палатку под широкими ветвями сосны и стал собирать сучья для костра. Иоанна помогала ему. Когда они вскипятили кофе и поужинали мясом и сухарями, то Иоанна ушла в палатку и там бросилась в изнеможении на жесткую постель из можжевельника, прижала к себе ребенка и укрылась вместе с ним шкурами и одеялами. В этот вечер она не сказала Казану ни единого слова. И Пьер был рад, что она так устала, что не смогла долее сидеть у костра и разговаривать. А затем…

Быстрые глаза Казана следили за каждым его движением. Он вдруг поднялся с саней, на которых до этого сидел, и направился к палатке. Отведя в сторону ее полу, он просунулся в нее головой и плечами.

— Ты спишь, Иоанна? — спросил он.

— Почти, папа… Ты хочешь войти? Так входи скорее!

— Вот докурю… А тебе удобно?

— Да. Только устала… И спать хочется…

Пьер тихонько засмеялся и в темноте схватился за горло.

— Мы уже почти дома, Иоанна, — сказал он. — Это наша река — Малая Бобровая. Если бы даже я и покинул тебя одну, то ты одна бы могла в эту же ночь добраться до нашего дома. Всего только сорок миль. Ты слышишь меня?

— Да… Знаю…

— Сорок миль… И все время надо держаться вдоль реки. Ты не сможешь сбиться с дороги, Иоанна. Только остерегайся, как бы не попасть в полыньи на льду.

— Разве ты, папа, не хочешь спать? Ведь ты же устал и болен!