По водным просторам - [3]

Вместе с тем по содержанию "Журнал охоты" был значительно шире своего названия; он регулярно печатал рыболовные, деловые и описательные очерки и заметки, а также уделял значительное место путешествиям и приключениям.

Выдвигая русских писателей-краеведов, следопытов родной природы, журнал одновременно, систематически печатал и произведения зарубежных писателей. Он познакомил русского читателя с творчеством замечательного американского ученого-натуралиста Одюбопа, с рассказами Сент-Джона, с романами Майи-Рида, с охотничьими приключениями Жюля Жарара ч т. д.

Однако "Журнал охоты" издавался всего четыре года: в 1862 г. он прекратил существование.

Отсутствие достаточного количества читателей-подписчиков объяснялось тем, что "Журнал охоты" ориентировался не на охотников-аристократов, а на охотников-разночинцев, в то время еще довольно немногочисленных.

"Журнал охоты" возродился значительно позднее (в 70-х годах)-сначала под тем же названием, а потом под названием "Природа и охота" и под редакцией великого энтузиаста охотничьей и рыболовной литературы Л. П. Сабанеева.

------------------------

* * *

А. Шахов

Источник силы

На маленькой станции близ древнего города Углича из поезда вышли шесть московских рыболов-любителей и снежным полем, в предрассветных сумерках апрельского морозного утра, пошли на Волгу.

Среди них был сорокапятнлетний художник Никита Петрович Алмазов, человек маленького роста, скромный, с грустными глазами, почти всегда опущенными. Разглаживая короткие черные усы (такая у пего была привычка), он называл себя не иначе, как бывшим художником, и уже стал забывать, что его индустриальные и городские пейзажи когда-то были предметом творческих споров. О нем писали как об оригинальном н талантливом мастере. Это было давно, еще до того, как Людмила Ивановна, его хорошенькая и молоденькая жена, любившая страстно цветы и деревья и ненавидевшая работы мужа, ушла к молодому лесоводу, работавшему в тресте зеленого строительства.

Лесовод был его другом, и Алмазов безгранично доверял ему во всем... Уход жены Никита Петрович переживал как величайшее несчастье. Он страдал н от потери любимого человека, н от самолюбия, и от горестного сознания, что стар для Людмилы Ивановны, и от мысли, что может быть если бы он писал лесные пейзажи и был ближе к природе, он мог сильнее привязать к себе сердце жены.

После разрыва он замкнулся в себе и, отдавшись целиком живописи, почти не выходил из своей маленькой мастерской.

Через год жизнь его надломилась еще раз. Выставочный комитет отклонил большую картину, которую Никита Петрович начал писать незадолго до семенной драмы. Работал он с увлечением, и те, кто видел картину еще неоконченной, утверждали, что она даст художнику славу: картина великолепна по замыслу, оригинальна и хорошо исполнена. Ранее никто из художников не показывал тяжелую индустрию в таком тесном содружестве с природой. Металлургический завод, разделенный рекой, весь в деревьях, как бы растворился в тайге, природа и техника будто дополняли друг друга. Хотя природа была написана значительно слабее, чем заводские сооружения, но все же в целом произведение вызывало глубокое настроение. На таком заводе хотелось не только работать, но и жить.

Природа в картине и не могла получиться хорошо, потому что Алмазов не понимал ее, и если отвел ей много места, то только под влиянием друга-лесовода, который со страстью в голосе рассказывал о будущих городах-парках, селениях-садах и так красочно описывал лес, что Алмазову захотелось даже участвовать в зеленом строительстве. Людмила Ивановна всегда слушала лесовода с широко раскрытыми глазами. Но после се ухода Никита Петрович возненавидел и жену, и друга, и его вдохновенные рассказы о зеленом строительстве, и даже природа стала казаться ему не такой привлекательной. Чтобы картина не вызывала тяжелых воспоминаний, он стер в ней все, что было сделано под влиянием лесовода. Тайгу отодвинул от завода г.даль, вблизи же остались лишь кучи выкорчеванных пней да жалкая поросль. Зеленевшие между заводскими зданиями деревья исчезли, и на территории всего завода живую землю закрыл гудрон.

Теперь многоэтажные дома-близнецы казались четырехугольными каменными плитами: сплошь серые, без колонн, без орнаментов, с маленькими, железными балконами без зелени и без сквериков.

За цементной стеной завода чернела изрытая экскаватором обезображенная земля, рядом кладбище старых, изувеченных машин, за ними свалка заводских отбросов вперемежку с известью и коксом. Лишь под грудой железного лома выбивалась тщедушная трава.

Зато уходящая в небо стройная красавица-труба на утренней заре возвышалась как символ торжества техники. Она заслонила показавшееся над далекой тайгой солнце.

Из-за трубы несмело падали трепещущие, солнечные лучи.

Отражение их на реке, если сравнить с блеском оцинкованной крыши главного корпуса, было таким же жалким, как свет керосинового ночника на огненном закате солнца.

Жалкими казались и мутные облака на небе, по сравнению с красиво клубящимся, густым, совершенно черным дымом, поднимающимся из трубы. Расширяясь, он тянулся над заводом и постепенно застилал небо.