По ту сторону зеркала - [2]

А теперь вернемся к тому, что два товарища (именно так оно и есть — слуга и его хозяин были самыми настоящими товарищами, почти родственниками) ели за столом, почти молча, ибо старик не очень любил разговоры во время еды, потому что все его внимание должно было приковаться к этой самой еде.

Я думаю, мой дорогой читатель, что тебе было бы не плохо узнать немного о том, как они выглядят — эти два человека, дабы лучше работало воображение, хотя, ты уже наверняка создал для себя некий их образ. Но все же… Итак, начнем с господина лекаря. На вид ему шестьдесят-семьдесят лет, худощав и довольно высок, держится прямо без малейшей сутулости, что вызывает у всех восхищение и зависть. Например, у стариков — его ровесников. Лицо хоть изрезано морщинами, очень приятное, имеющее четкие и правильные черты. Не по возрасту отлично видящие глаза посажены глубоко со строгим и проникающим взглядом. Посередине них вздымается узкий орлиный нос. Лоб высокий, тоже с морщинами, что свидетельствует об остром уме и мудрости. Он всегда носил длинные и ровно причесанные на прямой пробор волосы, давно уже ставшие иссиня-белые как снег. Плаше, сколько себя помнил, они всегда были такие. Длинные волосы считались признаком благородства, может, поэтому он никогда не стриг их короче своих плеч.

У старика были свои причуды и странности. К примеру, он всегда строил из себя больного немощного и дряхлеющего не по дням старичка, который одной нагой был в могиле. Но не везде, ни у всех на виду, а дома. То есть только при своем слуге. Потому что очень любил заботливое внимание к своей персоне. В обществе он совершенно переменялся — становился прямым, подтянутым и гордо вскидывал голову, как важная птица, после снесенного яйца. Из ворчуна он превращался в вежливого щеголя, и заговаривал ровным мелодичным голосом.

У него, опять же на удивление, были сильные руки и ноги, которым позавидовал бы любой двадцатилетний юнец. И болел он… нет, кажется, он никогда не болел.

Одевался он просто и почти всегда в черное, но со вкусом.

А теперь перенесемся к Плаше. Человеком он был довольно упитанным и не высоким, с симпатичными пухлыми щеками и ртом, короткой черной шевелюрой и всегда добродушными глазами — безобиднейший человек по натуре. Отчего немало натерпелся в прошлом. Вот, наверно, и все.

Вернемся к обстановке, на которой остались наши герои.

— Плаше, надо отдать тебе должное, этот завтрак — лучший завтрак в моей жизни! — сказал довольный лекарь, похлопывая себя по животу, что изрядно увеличился за последнее несколько минут.

— Спасибо господин! Но вы как всегда преувеличиваете! — багровея, ответил тот. Надо еще добавить к сказанному, Плаше был довольно-таки стеснительным человеком.

— Нет-нет, я говорю правду, мой скромный повар! Ты хорошо постарался! Да что я говорю? Ты всегда отменно готовишь! Я уже представляю ту вкуснятину, которую я съем на ужин!.. — подмигнув, потянулся старик. Плаше окончательно растроганный высшей похвалой, решил, что, во что бы то ни стало, обязательно порадует своего хозяина своим роскошным ужином, чтобы оправдать столь высокое мнение о себе.

— Ладно, пора приниматься за дела, — и с этими словами Белиэнар встал и, подпевая что-то себе под нос, вышел. А Плаше остался, и начал убираться на кухне, подпевая ту же песенку, что и хозяин.

— Погожий денек! — произнес он весело, после того как закрылась дверь за хозяином.

Старик, по обыкновению, закрылся в своей "священной лаборатории" — так называл Плаше рабочий кабинет старика, потому что Белиэнар, по своей чудаческой прихоти, не подпускал его в эту, всегда попахивающую, отнюдь не приятными фимиамами, комнату. А Плаше, после того как завершил дела на кухне, взял необходимые вещи, вышел на улицу и направился на городской рынок, чтобы прикупить кое-какие продукты, да и узнать новости. Как это и понятно, городской рынок являлся не только местом, где покупалось и продавалось все, что угодно, но и неким местом, где можно было услышать всякие слухи, начиная от мелких бабских сплетней до серьезных политических новостей.

Проталкиваясь сквозь снующую толпу на рынке, Плаше, как это всегда делал, подошел к своему давнишнему знакомому — торговцу посуды, Большому Тому — прозванному, так за свое огромное тучное телосложение. Плаше нравился этот человек. Тот хоть и был немного скуповат и внешне грубоват (на что, возможно, повлияло область его занятий), оставался человеком, который никогда не отказывался протянуть другу руку помощи, если на того свалится какая-нибудь беда. Да к тому же он отличался своим до чрезвычайности развязным языком и хорошей осведомленностью, что необычно ценилось хитроватым Плаше.

Толстяк, увидев подошедшего «лекаря», на весь рынок поприветствовал его, громким басом, отчего многие обернулись и, конечно же, Плаше узнали:

— Ба! Кого я вижу! Не уж-то это старый лекарь?! Здравствуй, здравствуй! Проходи, проходи, — радовался тот, приглашая пройти Плаше за прилавок, и сильно тряся его за обе руки. — Ты не представляешь, как же я рад тебя видеть! Знаешь, ты уже сто лет как у меня не был! Ведь этим заставлял твоего бедного друга проводить обеденные времена в несчастнейшем одиночестве! Не хорошо! Очень не хорошо! Поэтому мы с тобой сейчас славно пообедаем! И не каких "но"! — сказал он твердо, заметив, попытку Плаше что-то сказать и решительно протолкнул его вовнутрь лавки. — Эбри!.. Где ты там?.. Накрывай на стол! У нас господин Плаше, — крикнул он своей жене — маленькой кругленькой женщине, которая тут же выскочила из-за двери и, сделав глубокий поклон, снова исчезла выполнять поручение. — А ты Фол, иди за прилавок и займись делом! — сурово повелел он шестилетнему сыну, пришедшему посмотреть на гостя. — Ну, садись друг! — сказал он, указывая на большой деревянный стол, напрочь сняв с лица властное обличие. Плаше ничего не оставалось сделать, как покорно повиноваться, не смотря на то, что был абсолютно сыт. К тому же он и в правду давненько не появлялся у своего знакомого и отказ с его стороны был просто не возможен, ибо в ином случае мог действительно сильно его обидеть.