По ту сторону реальности. Том 1 - [15]

– Кто-то узнал, как его зовут?

– Друг.

РАСПАТЛАННЫЙ. Держитесь за стержень моей души, и я помогу вам перевернуться вокруг своей оси, как надо! натягиваясь на иное измерение! Так переворотиться, чтобы время концы отдало вам; и в безвременье прорваться! Когда ваш мир повернётся, как надо, доказав свою неспособность тягаться с Новым Человеком, должно случиться мировое потрясение! В лучшем смысле слова!

Благодатный стержень что-то в небе вьёт…

Сфера Новая рождается! где Распатланный живёт.

Валентин Долматов

г. Усть-Каменогорск, Казахстан

Евангелие от товарища Сухова

Человек принадлежит своему существу постольку, поскольку слышит требование Бытия. Человек – пастух Бытия. Бытие все еще ждет, пока Оно станет делом человеческой мысли.

(Справочник Мессии)

И был вечер, и было утро – день третий. Третий день после демобилизации из Красной армии товарищ Сухов шел по пустыне, тяжело передвигая свою тень между песчаными барханами. Когда она соприкасалась с тенью сухих деревьев, он иногда останавливался, чтобы они могли пообщаться и пожаловаться друг другу на свою судьбу. В это знойное время он, лежа на спине, с надвинутою на глаза фуражкой, вспоминал те немногие дни, которые провел с Екатериной Матвеевной. И писал, писал ей много устных писем и отсылал их в большое небо пустыни, которые как «киттимские» корабли Соломона, уходя в далекие края, доставляли ему благовония. Как всегда свое письмо он начал со слов: «Разлюбезная Екатерина Матвеевна, спешу вам сообщить, что мое служение мировой революции подходит к концу. Классовое сражение на сегодняшний день в целом завершено, и час всемирного освобождения настает. А мне пришел черед – домой возвратиться, чтобы вместе строить новую жизнь, милую сердцу родной страны…

Давеча опять раскопал басурманина, но этот хотя бы не бросился на меня, как другие, ругаясь, что я помог ему вернуться к жизни. Он оказался странным мужиком, когда я его извлекал из песка, он распевал газель на тарабарском языке. А когда стал свободен, покружился вокруг меня в танце и сник, назвавшись пророком и пляшущим дервишем. Я спросил, что он делает и о чем поет? Он произнес слова, бывшие у меня на сердце, что много посланий написал я в сердце своем к возлюбленной, но ни одно не попало ей на глаза. А потому мне осталось перебирать четки моих воспоминаний, а руки, которые уже приросли к моей могильной лопатке, все еще коротки достать до кувшина… То есть до тебя, моя несравненная Катерина Матвеевна. На мой вопрос: «Почему в моем стремлении к тебе постоянно возникают какие-то препятствия, а встреча с тобой все время отодвигается в неучтенное мною будущее?» дервиш загрузил меня всяческими постулатами о каком-то Бытии, которое осветило себя в мире и сбылось в слове, но я плохо слышу Его. Это Бытие он назвал «ближайшим» к человеку, которое все еще остается для меня самым далеким, потому что Оно не стало моей судьбой, я – его пастухом. В общем он раскачал мое бытие так, что в нем не нашлось места для моей революции и всему тому, что я делал эти три года. Странно устроено время, но эти года прошли для меня как три дня, а три дня, в которые я стремлюсь к тебе, длятся как три года. Такой расчет времени, по рассказам моей набожной матушки, применялся как наказание к какому-то неразумному древнему племени, которое много лет блуждало по пескам пустыни, не зная – где их дом. А я-то, человек, знающий, куда и к кому иду. Но все равно, у меня такое пакостное чувство, что я тоже наказан за нерадивое отношение к своему времени. В заключение он пригласил меня станцевать фугу для Бытия, чтобы оно отозвалось в моей жизни и подарило себя мне. Нет, ты представляешь, меня – бойца Красной армии, танцующего с басурманином? Вот именно, я тоже нет. А теперь, усыновленный и пригретый песчаной дюной, лежу как бездомная собака и до рези в глазах вглядываюсь в мусульманское небо, которое давит и сковывает меня. Молчание бесконечных пространств ужасает меня, особенно когда рядом нет близкого человека. И мне кажется, что одиночество и бездомность стали моей судьбой, которые истощают и благословляют меня одновременно. И потому радуюсь, что в просвете моего скудного бытия все еще вижу твой силуэт и надеюсь на скорую встречу с тобой».

И был вечер, и было утро – день четвертый. После очередной марафонской дистанции в ходьбе Сухов отдыхал в тени козырька фуражки и вспоминал о родительском доме: Мать часто брала в руки Библию и читала вслух какой-нибудь отрывок из книги. Потом молилась как могла, вплетая в просьбы имена детей и внуков. Сухову запомнился один эпизод, как однажды она прочитала отрывок из пророка, который что-то говорил о «сухих деревах» и, обратившись к сыну, благословила, чтобы Бог помог ему найти свою избранницу в жизни, зачать детей от любимой жены и уйти от «сухого проклятья». Она говорила какие-то странные вещи о том, что благословение Божие почиет только на тех мужчинах, которые устремляют свои желания к женщине; что небеса одеваются в дерюгу, когда идет война, погибают мужчины, а женщины остаются бесплодными. Всего этого Сухов не понимал, пока не встретил Екатерину, но их разлучила революция, которая успела стать для него второй матерью. Он безраздельно верил своим замполитам, что однажды на всей земле кончится война и все заживут счастливо. «Очевидно, не без молитв матушки», – подумал Сухов и сплюнул скупую слюну через левое плечо. Обезумевшее солнце пустыни палило тело и голову так, что в глазах надолго поселялись красные круги и разводы, которые окрашивали в красный цвет все, что выдавала его уставшая память. Он попытался убрать одноцветную навязчивую заставку, постоянно проявляющуюся перед его взором, где они с женой и детьми появляются в красных одеждах, но у него ничего не получилось. Тогда он решил завершить письмо светлыми тонами: «А еще хочу сказать вам, разлюбезная Екатерина Матвеевна, что являетесь вы будто чистый лебедь, будто плывете себе куда требуется или по делу какому, даже сказать затрудняюсь. Дыхание сдавливает от радости, будто кто из пушки в упор стреляет…»