По ту сторону лета - [20]

Цель перед собой я поставила вполне реалистичную: выкидывая вперед ноги, добежать до Люксембургского сада. Мне требовалась точка финиша, некий достижимый горизонт. Если придется помучиться, что ж, пусть, я не возражала — но только ради торжества победы. Кто вообще способен бежать просто так, в никуда, тратя усилия ради усилий? Под легкую куртку забивался ветер, заставляя ее хлопать у меня на спине. Меня не покидало ощущение, что я, наклонив голову, кидаюсь на невидимого врага, который уперся ладонью мне в лоб и вознамерился во что бы то ни стало помешать мне добраться до сада. В своем безобразно пестром одеянии, лохматая, ты похожа на комический персонаж дурацкого карнавала.

Во время физической активности поджелудочная железа перестает вырабатывать инсулин, и мышцы черпают энергию в жировых запасах организма. Проведенные перед телеэкраном долгие часы не прошли бесследно — у меня в голове скопилась масса совершенно бесполезных на первый взгляд сведений, которые в нужный момент вдруг вываливались из памяти на манер отрыжки. Природная склонность к ипохондрии превратила меня в светило медицинской науки. Как только моих ушей достигала любая информация, относящаяся к здоровью, в мозгу включался некий автономный механизм, немедленно ее регистрировавший. Порой я задавалась вопросом: а стоит ли так уж держаться за то растительное существование, которое я веду? Что мешает мне положить конец однообразию дней, заполненных одними и теми же скучными занятиями? Почему я так ими дорожу? И приходила к выводу, что все дело в парадоксальности человеческого естества.

Старушка с собачкой на поводке (ты хочешь сказать, женщина еще более старая, чем ты? Не забывай, Эжени, что отныне вы с ней принадлежите к одной возрастной категории), одним словом, очень пожилая дама, выгуливавшая собаку, остановилась поглазеть на мой бег. «Молодец, девчонка, так держать!» — крикнула она.

Я минут десять неслась, не сбавляя скорости, пока не почувствовала боль во всем теле сразу. Воздуха не хватало. Наверное, следовало бы остановиться, но я уже начинала терять ощущение пройденной дистанции и продолжала двигаться по инерции. Я перестала обращать внимание на свое отражение в витринах, между которыми проскакивала гигантским зеленым кузнечиком, выглядевшим еще более гротескно из-за кривизны стекол. Даже о боли я понемногу забывала, постепенно переходя в состояние, близкое к парению, в котором каждый шаг совершается сам по себе. Мелькавший мимо пейзаж сливался в одно пятно, а цель по мере приближения к Люксембургскому саду делалась все более расплывчатой. В мозгу засел один, но очень упорный вопрос: Эжени, за чем ты бежишь? В этом вопросе таился глубокий смысл. Он был мне неприятен, но это не отменяло его важности. Нет, не случайно я вышла на улицу. Наверное, я очень хотела, пусть единственный в жизни раз, но выиграть забег. Первой пересечь финишную прямую. Или я просто тщилась повернуть время вспять, восполнить безвозвратно потерянные часы и минуты? Меня раздирало желание бежать все быстрее и быстрее — как знать, может, я до чего-нибудь и добегу. Я слишком давно не финишировала — ни в чем. И надеялась, что ответ ждет меня в конце пути. Эжени, за чем ты бежишь? Я знала, что для решения этой задачи потребуются многие часы упорных тренировок.

13

Как-то вечером он явился немного позднее обычного. Я уже не меньше получаса сидела, не отрывая взгляда от циферблата часов. Уговаривала себя не считать каждую минуту и не внушать себе, что его исчезновение окончательно. Я прекрасно понимала, что ему со мной скучно — чем дальше, тем скучнее, — значит, мне следовало совершить нечто такое, чтобы ему стало ясно: им здесь дорожат, он здесь не чужой. Кое-какие признаки я начала замечать уже несколько дней назад, например томительные взгляды, которые он бросал за окно, словно завидовал тем, кто свободен идти куда угодно. Но вот хлопнула дверь, и сердце бухнуло у меня в груди. Он глядел угрюмо, перебегая глазами с предмета на предмет, но даже сердитый вид ему шел. Покрутившись немного в сразу ставшей тесной гостиной, словно хищник в клетке, он сказал: «Эжени, пора отсюда выбираться». Н-да. С него разом слетела изрядная доля восхитительной невозмутимости.

— Ты что, боишься, что нас увидят вместе? — в ответ на мое молчание спросил он.

— Нет.

— Тогда какого черта мы каждый вечер торчим в четырех стенах?

— Не знаю.

— Я так больше не могу. Ты делай что хочешь. Но мне надо проветриться!

— Подожди.

Он сдернул с вешалки в передней свою черную кожаную куртку. Я поплелась за ним. По лестнице он летел сломя голову, как будто удирал от чего-то омерзительного. С трудом, но я нагнала его. По улице мы пошли рядом, степенной походкой. Наши каблуки цокали по асфальту, словно шагали не мы двое, а военный отряд в миниатюре. Мне не хотелось от него отставать. Чем дальше мы уходили от квартиры, тем быстрее улучшалось у него настроение. Весело глянув, он взял меня за руку: «Тебе не будет стыдно, если мы пойдем так?» Я растерялась, не зная, что ответить. «Ты боишься того, что о тебе подумают люди, Эжени. Это нехорошо». И вдруг принялся подпрыгивать, тряся меня за руку, как мальчишка, возвращающийся из школы: «Давай, Эжени, шевелись! Я пить хочу, умираю!» Он по-прежнему не отпускал мою руку, и я отлично видела заинтригованные взгляды, которые бросали на нас прохожие. Мне стало жарко, и я сунула свободную руку в карман, где хранилась моя спасительная коробочка. Легонько потрясла ее: тихий перестук таблеток помог мне прийти в себя. Мимо проходила пожилая пара; при виде нас оба подняли брови и обменялись изумленными взглядами. Мы приближались к бульвару Сен-Жермен, народу на улице стало больше, и Арно все крепче сжимал мою ладонь. Возле кафе «Де Маго» он остановился и потащил меня внутрь.