По ту сторону китайской границы. Белый Харбин - [28]

Казалось бы, при создавшихся в Харбине условиях снова готова была почва и для гнилостного пораженческого разложения рабочего движения и для новой вспышки активности местных организаций социалистических соглашателей всех оттенков. И не нужно конечно думать, что представители этих погребенных революцией группировок там окончательно перевелись. Они конечно там были, и некоторые из них, не блещущие впрочем политическими талантами, сохранили свою полную антисоветскую активность. Но эта их активность натолкнулась на глухую стену в рабочей среде, и все эти группировки могли только или самоликвидироваться, признать себя окончательно выведенными из политического строя, или откровенно объединиться с белогвардейщиной. Уже в конце 1922 и начале 1923 г. местная организация эсеров треснула и распылилась окончательно: часть ее работников заявила о своей выходе из нее, другая связалась с наиболее реакционными беженскими и белогвардейскими группами и перестала чем-бы то ни было от них отличаться, потеряла свое лицо.

Харбинский же рабочий класс остался единым. Ни белогвардейско-китайские полицейские репрессии, ни преследования его профессиональных организаций не испугали и не обманули его, не изменили ни на йоту его устремлений. Все его помыслы, все его молчаливое упорство тянулись к советам, и, стиснув зубы, отчасти уйдя в подполье, отчасти забившись в темные углы рабочих кварталов, он терпеливо, но настойчиво ждал того момента, когда через головы фокстротирующих дельцов, отупелого мещанства и обнаглевшей белой эмиграции он сможет протянуть свою руку рабочему классу СССР и хоть чем-нибудь помочь ему в деле развертывающегося грандиозного социалистического строительства.

Этот момент наступил после Мукденского соглашения в октябре 1924 г., когда КВЖД перешла в совместное ведение СССР и Китая, а во главе ее управления появился советский управляющий дорогой.

Харбинский рабочий класс встретил это событие как величайшее и долгожданное свое торжество. Трусливая растерянность, которую проявила при этом событии белая эмиграция, колебания, с которыми подошла к нему не сумевшая сразу определить своей новой линии поведения местная китайская администрация и начавшаяся в связи о этим в Харбине — правда, очень недолговечная — политическая весна дали ему возможность достаточно определенно, решительно и громогласно выявить свои настроения. И настроения эти не оставили никаких сомнений.

Харбинские рабочие жадно ловили каждое новое слово о Советском Союзе, который вырос за годы оторванности от него Харбина на земле, обагренной кровью гражданской войны и засыпанной пеплом ее догоравших пожарищ, о Советском Союзе, о котором они еще так мало знали. А потому их интересовало решительно все: и государственный строй СССР, и экономическая политика советской власти, и новое положение в Советском Союзе рабочего класса, и судьбы российского крестьянства, и вопросы обороны нового рабоче-крестьянского государства, и новое советское право, и новые методы просвещенской работы и т. д. Они жадно хотели все сразу узнать, оценить и постигнуть, чтобы примкнуть к великой революционной стройке своего нового социалистического отечества.

И в то время, когда где-то во втором этаже харбинской общественной надстройки пятидесятилетние американизированные Яши П. с отменной идиотичностью тянули свои очередные коктайли и дергались, как марионетки, в каталепсических припадках чарльстона, в то время как белый Харбин пугливо озирался по сторонам на нависшее над его улицами красные флаги или в порыве бессильного бешенства и политической падучей срывал и топтал их, как эмблему своего окончательного поражения, харбинские рабочие с жадностью ловили и проглатывали буквально каждое слово появившихся в их среде советских работников, говоривших им о Советском Союзе, его международной политике, его хозяйственных достижениях и бурном росте его социалистического строительства.

Стремление услышать все это было так велико, что нехватало докладчиков, которые могли бы его в полной мере обслужить. А каждый доклад, читаемый хотя бы в самых неподходящих условиях и даже иногда на эзоповском языке, выслушивался с затаенным дыханием и собирал такое количество слушателей, что становилось трудно дышать, а в летнее время они заполняли не только помещение, в котором он делался, но и все то пространство, на котором можно было слышать докладчика через открытые двери или окна. И каждый такой доклад вызывал одно, всегда одно, и то же требование: „Еще, еще!“

Но и такие доклады можно было слушать недолго. Харбинская весна кончилась скоро, и уже к концу 1925 г. создалось положение, при котором устройство массовых докладов оказалось совершенно невозможным. Особенно в такие дни, как 7 ноября и 1 мая, устройство массовых собраний советских граждан было крайне затруднено.

Провоцируемая поднявшими голову белогвардейскими организациями китайская полиция усиленно загоняла в подполье общественную жизнь и работу харбинских рабочих и профессиональных организаций. Обыски и аресты среди советских профработников сделались повседневным заурядным явлением. Начали систематически производиться полицейские налеты на помещения профсоюзов.