По ту сторону холста - [20]

— Такие не должны жить, — произносит Егор, перегоняя языком из одного уголка рта в другой комок жвачки. — Они подсаживают нас на всякую дурь, а потом качают бабки с таких наивных дурачков, как ты, Таир.

На этот раз смеётся Данила, и Таир, обиженный, пинает его под коленную чашечку.

— Давайте посмотрим, как он сдохнет? — спрашивает Данила.

— А если нет? — Егор опускает руки. В его глазах незнакомый Дашке пугающий огонёк. До сих пор она думала, что Егор — мировой парень. Да, он любит отнимать деньги у малышни, не дурак подраться, но такими и должны быть крутые ребята, верно? — Если он поваляется чуток, потом встанет и пойдёт по своим делам? Давайте врежем ему разок или два, чтобы знал, что иметь дело с такими, как мы — опасно. Что подсаживать на наркотики хороших ребят — опасно вдвойне, потому что мстить за них придут плохие ребята.

Он первым делает шаг вперёд, а потом, бросив взгляд куда-то в сторону, ухмыляется.

— Подайте-ка мне ту железяку…

* * *

Картинка стоит перед глазами, не смываемая никакими слезами. Потому что это правда. Всё — правда, какой бы горькой она ни была. Даша со свистом втягивает носом воздух. Хлоп! — и тайга пропадает. Раскрашенный их воображением мирок сворачивается в кукиш. Она слышит, как по перегону, гремя сочленениями, ползёт железная гусеница, а брюхо у неё набито людьми, или щебнем, или песком.

— Доставь её адресату, — слышится тихий шёпот, и Даша вспоминает, зачем она здесь.

Жёлтая картонная коробочка, мятая с одного бока, никуда не делась. Человек, наверное, упал на неё, когда его сразил приступ. Её пальцы срывают нарядную подарочную бумагу (она хрустит, как яичная скорлупа), рвут картон, и вот уже на ладони крохотная кукла с огромными фарфоровыми глазами, с волосами, что кольцами закручиваются вокруг большого пальца и мизинца Даши; куколка в синем ситцевом платье в белый горошек. Одна нога раскрошилась, и кукла выглядит столь же беспомощной, как и…

«Он сам, когда его пинали по рёбрам. Когда Егор врезал ему по животу прутом, и еще по…»

— Этими игрушками он заманивал детишек, — сказал Егор, и Даша вздрогнула. Она не слышала, как он подошёл и забрался в кузов. Наверное, из-за шороха обёрточной бумаги. — Чтобы потом зубами вырывать им глотки.

Он светил на куклу фонариком, хотя было уже довольно светло. К брови его пристал дубовый лист, он кусал губу. И вдруг Даша поняла: мальчишка всё ещё там, в тайге. Она вернулась, а он нет.

Десятка три сосен, тучи комаров, мусор, валяющийся под ногами, ручей, вытекающий из трубы под насыпью и прыгающий по камням, серым сланцевым породам. Ржавеющий УАЗик, неведомо как оказавшийся здесь задолго до рождения Даши и Егора. Их место. Место, где они тусили с малых ногтей, играя в потерпевших авиакатастрофу, в партизан, в бесстрашных охотников, что идут по следу зверей, обитающих в глухой чащобе.

— Нет, Егор.

— Нет? — удивился он.

— Нет, — повторила Даша. Она держала в руках облезлый бумажник из кожзаменителя. Испытала бы колоссальное облегчение, если бы внутри оказались водительские права на имя красного жонглёра, убийцы детей и мучителя домашних животных. Но там вообще не было документов. Лишь пара мятых полтинников, несколько выцветших карточек из магазинов, которые владелец кошелька вряд ли уже посетит…  мятая фотокарточка в отделении, закрытом прозрачной плёнкой. Русоволосая девочка смотрела оттуда, и голубые глаза рассыпали алмазы. — Это был подарок для неё. Сейчас эта девочка, наверное, плачет, не дождавшись отца с ярмарки.

Глаза Егора расширились, потемнели, и Даша поняла, что он тоже преодолел границу между липкой фантазией и реальностью.

* * *

По дороге на насыпи проехала машина. Ей редко пользуются, этой дорогой, с одной стороны которой здания из красного кирпича, принадлежащие давно покинутой военной части, а с другой — пустырь, лоскуток тайги, по совместительству служащий свалкой.

Машина остановилась. Мотор не глох, но захлопали двери.

— Это здесь, — сказал прокуренный мужской голос.

— Ты расскажешь мне, наконец, зачем мы сюда приехали? — этот был хмур и определённо принадлежал женщине. Полной женщине.

— Тот бойкий мальчишка-казах сказал, что здесь труп, — первый голос. — Он явно не в себе, ребята в отделении должны уже к этому времени связаться с его родителями. Но мы должны проверить, ты же знаешь.

Женщина зевнула.

— Подожду в машине. У меня кофе стынет.

— Как хочешь.

Звук ссыпающейся земли; кто-то начал спускаться по насыпи. Бормотание, что-то вроде: «Ну и помойка. И с чего бы детям здесь играть?»

— Мы убили человека, — сказала Даша. Она думала, что Егор, услышав шаги, даст дёру, но он вылез из машины и сел под одним из заляпанных окон УАЗика, уткнувшись лбом в колени. — Вместо того чтобы ему помочь…  убили его. А потом притащили сюда и спрятали, чтобы никто не нашёл. Почему мы вернулись? Мы же поклялись забыть, поклялись больше никогда не говорить об этом.

Наверное, потому, что с некоторыми вещами не получится расстаться так же просто, как с комком жевательной резинки или с фантиком от конфеты. Они будут преследовать тебя до тех пор, пока не признаешь факт их существования, не взвалишь на себя этот камень.