По стране Литературии - [55]

Полюбовавшись белыми ночами, «столь светлыми, что можно прочесть письмо любимой женщины, каким бы мелким почерком оно ни было написано», посетив Ладожское озеро и остров Валаам, Дюма выехал по железной дороге в Москву, где провел несколько недель.

Московские друзья и почитатели устроили в его честь торжественный обед, а затем — вечер в саду «Эльдорадо», получивший известность как «ночь графа МонтеКристо».

Побывав на поле Бородина, осмотрев Троице-Сергиеву лавру, писатель сел в Калязине на пароход и пустился вниз по Волге, останавливаясь в Угличе, Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Царицыне. Везде он осматривал достопримечательности, везде в его честь устраивались пышные приемы.

И все это время он находился под неусыпным тайным надзором полиции. Власти принимали его с почетом, но показывали гостю лишь то, что хотели, и непрерывно слали донесения в Петербург. Так, из Астрахани сообщалось: «Управляющий губернией старался оказываемым вниманием привлечь этого иностранца к себе для удобнейшего над его действиями надзора и во избежание излишнего и, может быть, неуместного столкновения с другими лицами и жителями».

Словом, устраивалось нечто вроде потемкинских деревень, а недальновидный путешественник принимал все за чистую монету и не мог нахвалиться русским гостеприимством. Он был очень рад, что в России, оказывается, его знали, что почти все, с кем он встречался, хорошо говорили по-французски.

Астрахань не была конечным пунктом маршрута, и возвращаться тем же путем Дюма не собирался. Посетив соляные озера, он был с великим почетом принят калмыцким владетельным князем Тюменем, в юрте которого стоял выписанный из Парижа рояль. Галантный француз не преминул сочинить дочери Тюменя мадригал, где назвал ее жемчужиной и цветком, украсившим берега Волги. Калмыков он сравнил с обитателями Эдема...

Затем неутомимый путешественник познал все неудобства езды на перекладных по почтовому тракту: через Дербент — в Баку, оттуда через Шемаху и Нуху — в Тифлис, где он стал гостем царского наместника, князя Барятинского. Съездил он и по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ, чтобы увидать замок царицы Тамары и поискать скалу, к которой якобы был прикован Прометей. О посещении Шамиля, конечно, не могло быть речи, но Дюма стал свидетелем стычки русского отряда с горцами (возможно, инсценированной специально для него). Наконец, добравшись через Кутаис до Поти, неутомимый путешественник сел там на пароход и отправился домой через Константинополь.

В течение десяти месяцев он проехал около 4 тысяч лье, истратил 12 тысяч франков и подробно описал свои странствия в пяти томиках «От Парижа до Астрахани» и трех — «Впечатлений от поездки на Кавказ».

Несмотря на всю популярность Дюма в России, переводить первое из этих сочинений на русский не стали, ибо цензура не пропустила бы его. Мало того, и во Франции его издание цензура Наполеона III запретила, что подчеркивается на обложке каждого томика, вышедшего в Брюсселе.

Объяснялось это тем, что автор немало места уделил русской истории, которую излагал вовсе не так, как наши историографы, вынужденные замалчивать запретные для них главы. О насильственной смерти Петра III и Павла I в России оказалось возможным писать только после революции 1905 года. А Дюма рассказывал со всеми подробностями, кем и как были убиты эти цари. Не умолчал он и об упорных слухах, будто Николай I, узнав о поражениях при Альме и Инкермане, сделавших неизбежным падение Севастополя, принял яд, лишь бы не подписывать позорный мир.

Хотя в изложении Дюма русская история и превратилась в сборник анекдотов из жизни царей и придворных, он уделил должное внимание восстанию 1825 года.

По его словам, «либеральная петербургская и московская молодежь питает глубокое уважение к памяти декабристов. Когда-нибудь Россия воздвигнет им монумент». Дюма дает перевод пушкинского «Послания в Сибирь», с волнением описывает свою встречу в Нижнем Новгороде с жившими там героями его «Учителя фехтования» — «графом» И. Анненковым и его женой Полиной.

Не обошел писатель и чиновников-казнокрадов, рассказав, например, что лед для нужд Зимнего дворца, выломанный на Неве под его окнами, выдавался за волжский, привезенный втридорога; что бутылка шампанского, выпитая царем на охоте, превратилась в тысячу бутылок...

Возмутило француза и лицемерие властей. В России, по их утверждению, не существует смертной казни.

«Действительно,— пишет Дюма,— к смерти в России официально не присуждают, а только к трем тысячам шпицрутенов, заведомо зная, что больше двух тысяч вынести невозможно».

Перечисляя чины табели о рангах — большею частью всяких советников: титулярного, надворного, статского, тайного — Дюма иронически замечает: «В России больше советников, чем где бы то ни было, но меньше всего просят советов» — явный намек на произвол властей.

Ни один переводчик не решился бы перевести такие высказывания, ни один издатель не рискнул бы представить такую книгу в цензуру.

Правда, были переведены и изданы в 1861 году «Впечатления от поездки на Кавказ», но там не было ничего неприятного для царских властей. Напротив, русские — завоеватели Кавказа изображены как европейцы, приобщающие некультурных горцев к цивилизации. Но и тут, если сравнить русский текст с оригиналом, можно обнаружить цензурные купюры.