По стране Литературии - [46]
Слушатель интересуется: «Ну, а свободу-то в России ты приметил?» (у Крылова — «слона»).
В перелицовке басни «Осел и Соловей» Осел, как и у Крылова, просит Соловья спеть, что тот охотно и делает.
Но Осла берет сомнение:
Так некоторые басни Крылова, спустя многие годы после их написания, приобрели новое обличье и сослужили немалую службу русским революционерам в их борьбе с засильем реакции.
В КАБИНЕТЕ СТАРОГО СКАЗОЧНИКА
Узкая крутая лестница ведет на второй этаж квартиры-музея К. И. Чуковского в Переделкине. А там, в комнатах, залитых солнцем,— книги, книги, книги...
Очень многие из них были подарены Чуковскому их авторами, и на каждой такой книге есть дарственная надпись, то коротенькая, то занимающая чуть не весь форзац. Эти надписи не менее интересны, чем висящая здесь же оксфордская мантия с черной квадратной шапочкой, или индейский убор из разноцветных птичьих перьев, также подаренный автору «Мойдодыра» и «Тараканища» во время одной из его зарубежных поездок.
Дарственный автограф всегда отражает отношение дарящего книгу к тому, кому она преподносится. Это отношение не всегда бывало однозначным.
Так, будучи еще совсем молодым критиком, Чуковский вел довольно резкую полемику с философом-идеалистом В. Розановым, и тот подарил ему в 1909 году свою книгу «Итальянские впечатления», сделав на ней надпись: «Талантливому, но... но... но... Корнею Чуковскому».
Можно ли лаконичнее выразить и признание заслуг своего молодого оппонента, и несогласие с некоторыми его взглядами?
А вот надпись на другой книге того же автора: «Опавшие листья» (1915):
«Книги, замечательные сами по себе, критики должны покупать на собственные деньги. <...> Да ты лучше не пообедай, а купи книгу стихов Лермонтова, песен Кольцова, Полежаева или Розанова.
Корнею Ивановичу Чуковскому сердящийся на него В. Розанов». Мариэтта Шагинян на книге своих стихов «Orientalia» (1921) написала: «Дорогому Корнею Ивановичу — в память наших добрых ссор и худого мира».
Другие авторы в надписях на своих книгах, подаренных Чуковскому, подчеркивают не свои разногласия с ним, а любовь к нему.
Так, А. Твардовский, чьи первые поэтические опыты Чуковский оценил положительно, на книжке «Страна Муравия» (первое издание, 1936) сделал такую надпись:
«Корнею Ивановичу с горячей благодарностью за письмо, которое я никогда не забуду».
На книге Льва Разгона (1969) стоит: «Ужас как дорогому Корнею Ивановичу от ужас как его любящего автора».
О глубокой привязанности к Чуковскому говорят и надписи на книгах И. Андроникова. В 1951 году он пишет на своей книге «Лермонтов»: «Батюшка вы наш, Корней Иванович! Без интонаций, без мимики и жеста, без восторженного на Вас глядения могу ли я выразить все то, для чего мала и эта, и многие другие страницы,— другими словами, могу ли я описать свою любовь, хотя книжку эту я написал без Вашей помощи?» Спустя много лет, на книге «Рассказы литературоведа» (1969) тот же Андроников пишет: «Чудотворцу Корнею Ивановичу, в знак любви бесконечной и преданной — немеющий от восторга и благодарности Ваш «главный химик».
Ю. Тынянов написал на своем романе «Кюхля», переизданном в 1931 году: «Вот Вам, дорогой Корней Иванович, старый архаист Кухля в новом крепостном халате».
А вот что написал С. Маршак на третьем томе собрания своих сочинений в 1959 году:
Все эти дарственные надписи красноречиво говорят о том, какую важную роль играл К. И. Чуковский в нашей литературе и как тесно он был связан почти со всеми выдающимися ее деятелями.
ШТРИХИ БИОГРАФИИ
РУССКИЙ АМЕРИКАНЕЦ
«Богодар Вражкани», «Божедар Жакарвин» — такие подписи можно встретить, изучая русскую литературу конца XVIII века. За этими оригинальными псевдонимами стоит человек, чья жизнь была полна необычайных приключений. Богодар и Божедар — русская калька его имени Федор, а Вражкани и Жакарвин — анаграммы фамилии Каржавин.
Это был один из передовых людей того времени. Родился он в 1745 году в семье богатого петербургского купца, который долго жил по делам за границей, был довольно образован, сам учил сына латыни и географии, развил у него любовь к наукам, не жалел средств для его воспитания и послал учиться в Париж. Молодой Федя Каржавин был прикомандирован к нашему посольству в Париже и посещал лекции в Сорбонне.
В 1766 году он вернулся в Россию, два года преподавал французский язык в Троице-Сергиевой семинарии, потом стал помощником архитектора в Кремлевской экспедиции, где работал вместе с Баженовым, с которым подружился еще в Париже. К этому времени относятся первые шаги Каржавина на литературном поприще: в 1772 году его письмо появилось в журнале Н. И. Новикова «Живописец».
В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.