По стране Литературии - [32]

Своей полнотой переводы «Персидских писем», появившиеся в России в конце XVIII века, выгодно отличаются несмотря на устарелость лексики и синтаксиса, от более поздних, пестрящих цензурными купюрами.

Объясняется это, вероятно, тем, что Екатерина II, до того как во Франции разразилась революция, стремилась показать себя в глазах Европы либеральной правительницей. Спохватилась она лишь с появлением «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790). А в 1792 году цензура могла просто проворонить крамольную книгу — проворонила же она «Путешествие»!

Затем в течение почти 100 лет эта книга Монтескье на русский не переводилась. Дух, которым она проникнута и который получил у нас название «вольтерьянского», делал невозможным появление ее в России и в эпоху аракчеевщины, и в годы николаевского режима, и даже позже. Любая попытка издать «Персидские письма» была заведомо обречена на провал и даже грозила преследованиями, что прекрасно понимали как переводчики, так и издатели.

Лишь в 1884 году появился новый перевод «Писем» в серии «Библиотека европейских писателей и мыслителей», издававшейся В. Чуйко. Письма здесь не нумированы, фамилия переводчика не указана, перевод очень плох. Упомянутое выше письмо XXV цензура не пропустила вовсе, а от письма XIX остались лишь первые три строчки и пять последних; все остальное заменено рядами многоточий.

В 1887 году прогрессивный издатель Л. Ф. Пантелеев привлек к переводу «Писем» В. М. Гаршина. На вопрос, не возьмется ли он за перевод, Гаршин ответил, что с удовольствием сделает это, «хотя он тогда совсем не нуждался в переводной работе»,— отмечает Пантелеев в своих «Воспоминаниях». Вскоре Гаршин сообщил издателю, что начал перевод, который «очень его увлекает».

Но он успел перевести лишь 11 писем: работа была прервана его болезнью и безвременной смертью.

В 1892 году «Персидские письма» все же вышли в издании Пантелеева, который привлек другого переводчика (фамилия не указана), без примечаний, хотя текст весьма в них нуждался. Перевод был далек от совершенства.

В том же году вышел еще один перевод, в издании журнала «Пантеон литературы», со вступительной статьей Л. Первова. Этот перевод также был анонимным, в некоторых местах он искажал смысл оригинала. Так, «petitesse» (мелочность) переведено «вежливость»; «homme a bonne fortune» (волокита) превратился в богача, московиты — в москвичек. В письме XXV фразе: «Религия здесь — не столько совокупность священных обрядов, сколько предмет для всеобщих споров» — придан противоположный смысл: «Религия не есть предмет для всеобщих споров».

Но главное, этот перевод сильно пострадал от цензуры и изобилует сокращениями. По характеру купюр легко проследить, что именно в книге Монтескье показалось царским цензорам предосудительным.

В первую очередь красный карандаш прошелся, конечно, по дерзким высказываниям против христианской религии, вложенным автором в уста Узбека. Так, в письме XXIV после слов «сего мага зовут папой» вычеркнуто уже приведенное нами место о святой троице и о причащении. В письме IX вычеркнута фраза: «Кто-то очень метко выразился, что если бы треугольники создали себе бога, то у него было бы три стороны». Письмо XIX, укороченное в издании Чуйко до восьми строк, здесь опущено целиком — как можно усомниться в таком свойстве бога, как всеведение, как можно противопоставлять волю людей его воле?

Не понравились цензору и рассуждения казуиста в письме VII: тут и фамильярное обращение с богом, и софистика, имеющая целью оправдать грехи... Поэтому после слов «чтобы хоть как-нибудь пробраться в рай» все остальное вычеркнуто. Убрано и замечание о вреде фанатизма из письма X.

Не счел цензор возможным пропустить в печать и некоторые высказывания о России и о Петре I (письмо I Узбеку из Москвы).

Но и там, где речь шла о Франции и Персии, об их внутренних делах, цензор, боясь, как бы описание порядков, свойственных абсолютизму персидскому и французскому, монарших капризов и придворных нравов не навело русских читателей на какие-нибудь параллели и нежелательные мысли, усердно вычеркивал (например, в письме XXXVII) места, где говорилось о незаслуженных наградах, раздаваемых Людовиком XIV по своей прихоти, о несправедливом затирании талантливых офицеров. Как тут было не вспомнить, что и в русской армии на высшие командные должности назначались бездарные и престарелые, но титулованные генералы, главным образом из немцев?

В переводе письма С VII мы не находим характерного места: «Всякий, кто при дворе, в Париже или в провинции наблюдает те или иные поступки министров, чиновников, прелатов, но не знает, какая женщина имеет влияние на каждого из них, подобен человеку, видящему машину в действии, но не имеющему понятия о том, какие пружины приводят ее в движение».

Смущали царских цензоров упоминания о бунтах и мятежах. В конце XXX письма вычеркнуто: «Вижу, что сознание безнаказанности приводит к росту беспорядков; что в сих государствах дело не ограничивается мелкими восстаниями, и вслед за ропотом сразу же вспыхивает мятеж».

Таким образом, в 1892 году эта книга показалась царским цензорам более крамольной, чем за сто лет до того, при Екатерине II...