По Старой Смоленской дороге - [59]

Но и такой забор, в километр длиной, не смог остановить полк. Антось в том бою нашел себе новое занятие — вставлял запалы в гранаты, да и сам швырял их за вагоны так старательно, что едва не вывихнул больное плечо.

Очередной привал устроили за железной дорогой, в господском дворе. Догорал дом какого-то гроссбауэра, солдаты грелись возле огня, сушили одежду, амуницию. В костре потрескивали плитки паркета, ступеньки лестницы, которые еще не успели сгореть.

Сварили котел картошки. У каждого в сидоре нашлось кое-что для общей трапезы.

— А ты чего загораешь там, во втором эшелоне? — Таманцев пригласил Антося; несмотря на несколько ранений, Таманцеву удалось сохранить румянец на щеках. — Мест в нашей кают-компании хватит. А банкет на паях. Что найдешь в сумке, то и доставай.

Когда-то Таманцев воевал в бригаде морской пехоты под Москвой, а после госпиталя отбился от своих и уже несколько лет не расставался с царицей полей.

— Мне доставать нечего, — потупился Антось.

— Не обсевок же ты, однако, — подтолкнул его Мамай. — Не пришей-пристегни. Найдется для тебя и провизия, и глоток для согрева.

Кузовкин и сам позаботился бы о парнишке, но ему было приятно внимание товарищей.

Антось нерешительно придвинулся к костру, Таманцев уже снял котел с огня.

— Соли только не припасли. Ни у кого, славяне, не найдется? Вот на мель сели!

Антось полез в трофейный ранец из телячьей кожи, вывернутой рыжей шерстью наружу, и достал серую тряпицу с такой же серой крупнокалиберной солью.

— Если фашистской солью не побрезгуете. Мы брюкву варили, мерзлую картошку варили. В земле зимовала несобранная.

— А жаловался: нет ничего съедобного! — шумно обрадовался Мамай. — Первейший продукт!

— У нас на Смоленщине говорят, — Кузовкин подмигнул Антосю, — без соли стол кривой.

Вскипел медный чайник, закопченный до черноты, и Антось тоже прихлебывал задымленный чай, обжигая губы кружкой. Кто-то выложил для чаепития трофейные галеты, а предприимчивый и удачливый в поисках Мамай — банку искусственного меда, по-немецки — кунстхониг.

Как ни жался Антось к огню, мартовский ветерок забирался за воротник, за пазуху плохо греющей телогрейки, студил голые ступни — скорей бы высохли портянки и прохудившиеся сапоги! Мамай удивил всех, протянув Антосю свою флягу, и тот сделал несколько глотков.

Давно не было Антосю так покойно, он сидел, исполненный доверия к этим людям, они стали ему близки после всего, что сегодня пережили вместе. Его не дадут в обиду, он и заснуть может бестревожно.

Антось неотрывно глядел на огонь, и представилось ему душное лето. Перед самой войной он приехал в деревню на каникулы к дяде с тетей, а там вдруг взялся пожар. В поздние сумерки отчетливо видны были головешки, головни, горящие пучки соломы, щепки. Они летели в сонме огненных искр, их несло поджаренным ветром. Мужики карабкались на крышу, тащили туда половики, рядна, поливали их водой. Плача, понукаемый теткой, маленький Антось бегал вокруг избы с иконой в руках. Не разумнее ли выносить вещи из дому или таскать ведра из колодца? А тут в деревню возвратилось стадо. Корова вбежала в горящий хлев, тетка этого не заметила, и корову вывели уже с опаленной шерстью. Все громче трещали горящие стропила, бревна, карнизы, со звоном лопались и плавились стекла. Дядя, чем-то неуловимо похожий на старшего сержанта, не уходил с крыши, отбрасывал горящие головешки, затаптывал, заливал водой солому, едва она начинала тлеть. Вот когда Антось понял, что значит железная или черепичная крыша. С того самого июньского дня красный петух долго летал над крышами деревень, над всей Россией, а теперь перелетел в Германию. Тут не видать крыш под соломой или очеретом, но пожар полыхает вполнеба…

Замполит Зиганшин сдержал слово и доложил майору Хлудову о бездомном смоленском пареньке, которого разведчики хотят оставить у себя.

Хлудов отрицательно покачал головой, а к лестной аттестации Антося отнесся скептически.

— Человека можно узнать по-настоящему только после того, как съешь с ним пуд соли. Понятно, товарищ капитан? Перемещенное лицо! Обязаны направить в тыл.

— Да вы поглядели бы на это лицо! — возбужденно заспорил Зиганшин. — Лицу-то шестнадцать лет!

— А несовершеннолетним тем более нельзя давать огнестрельное оружие.

— Может, я его в вольнонаемные определю, — покривил душой Зиганшин. — У нас в полковых тылах бездомных коров собирают, доят их, а молоко возят на полковой медпункт. Там, слышал, работники нужны.

— Боюсь, коровы не дождутся твоей, капитан, смоленской доярки. А выдать твоей доярке форму, надеть погоны не имеем права. Без документов, без присяги…

— Присягу он дал, товарищ майор. Можно сказать, жизнью своей присягнул. — Зиганшин мысленно поблагодарил Кузовкина за давешнюю подсказку.

— Это когда же?

— Когда остерег наших и ворота разминировал. Между прочим, мы тогда ни анкет, ни документов у него не спрашивали…

И когда только Антось успел стать бывалым разведчиком?

Он первым в отделении изучил новые немецкие мины, наполненные жидкой взрывчаткой — совсем как бутылки с кефиром. Он первым освоил фаустпатрон, держа его под мышкой, как это делают немецкие фаустники, — подсмотрел во время их дуэли с нашим танком. А когда штурмовали форт Луиза на окраине Кенигсберга, Антось пробрался из каземата через запасной лаз в склад боеприпасов, уже подготовленный к взрыву, и перерезал бикфордов шнур.