По следам Лейва Счастливого - [54]

– Верно, – подтвердил Вильямс, – там стояли дома Пеллисера, Пунеака и Маку, у них было много детей. Но дома развалились, когда в них никого не осталось.

– Ушли на север?

– Пропали. Приехал один человек, увез их в чужую страну, и они пропали, почти все пропали. Женщины и дети тоже.

Следы старого стойбища повествуют об ужасной трагедии, о страданиях, которые во имя чистогана причинили жителям дебрей некоторые белые. В 1880 году Гаганбек приехал на Лабрадор, заманил всяческими посулами восемь эскимосских семей и увез их с собой в Европу. Он показывал их сперва в своем зоопарке, потом в разных городах Германии и в Париже. Все они умерли. В 1893 и 1894 годах отличился один американский делец; в первый раз он вывез пятьдесят два эскимоса, во второй – тридцать, в том числе женщин и детей. Он действовал с куда более широким размахом, показывал людей и в Америке, и в Европе. Большинство умерло, лишь очень немногие в крайне жалком состоянии вернулись на Лабрадор. Некоторые из этих эскимосов были с берегов залива Гамильтон.

– Отсюда много уехало? – спрашиваю у Вильямса.

– Ну да, Пеллисер, Пунеак, Маку, Шуглюс и другие. С ними женщины и дети. Они все взяли с собой, и собак, и чумы.

– Сколько же вернулось?

– Совсем мало. Приехали в одежде белых. Они были больны, много пили.

Вечернее солнце освещает траву на месте старого стойбища. «Дома развалились, когда в них никого не осталось...», – объяснил Вильямс.

Неподалеку лежит остров Эскимо-Айленд. Вильямс рассказывает, как в давние времена здесь произошла битва между эскимосами и индейцами. Сперва эскимосы неожиданно атаковали на мысу индейцев и вернулись на остров. Затем последовала месть. Темной ночью индейцы подошли на лодках к острову, застигли эскимосов врасплох и многих убили. В молодости Вильямс видел там могилы, их было немало.

Мы осмотрели Эскимо-Айленд. Красивый островок с грудами раковин на берегу, с желтыми цветами в трещинах скал, с леском. Мы обнаружили остатки четырех довольно больших эскимосских домов, еще сохранилась кладка стен. Были там также следы более давнего поселения. А затем, когда мы пошли по озеру Мелвилла, открылся великолепный вид – вода и дебри, подступающие к фьорду леса. На юге высилась гора Миди, где, говорят, и сейчас хорошая охота на карибу.

Входили ли первые винландцы в этот фьорд? Некоторые исследователи считают, что входили. Они опираются на то место в «Саге об Эрике Рыжем», где говорится о том, что Торхалл Охотник покидает базу на берегу Страумфьорда и идет искать Винланд к северу от Фюрдюстрендене, а также о том, как Торфинн Карлсефни вышел с той же базы разыскивать Торхалла. В этом плавании участвовал Торвальд, и его убил выстрелом из лука «одноногий». И будто это произошло на берегу реки, текущей с востока на запад.

Как уже говорилось, эти места саги кажутся малоправдоподобными. В самом деле, странно допустить, чтобы винландцы стали искать Винланд в двух с лишним днях пути на север, на Лабрадоре, берега которого они уже видели, и знали, что там край нелюдимый и травы мало.

Тем не менее некоторые исследователи полагают, что Карлсефни доходил до одной из рек, впадающих в озеро Мелвилла. И прежде всего указывают на Инглиш-Ривер.

Так или иначе, стоило проверить эту догадку. Мне уже кое-что рассказывали про Инглиш-Ривер. Будто река названа так в честь трех англичан, участников битвы при Ватерлоо, поселившихся на ее берегу. Сытые по горло войной и цивилизацией, они предпочли охоту на пушного зверя и до конца своей жизни остались тут. Что же, вполне возможный вариант. В дебрях Северной Канады я сам жил вместе с одним французом, который участвовал в первой мировой войне и попал в газовую атаку. Среди природы он обрел счастье и даже не помышлял о том, чтобы вернуться к цивилизации.

Мы направились к Инглиш-Ривер. Река белыми каскадами сбегает по склонам гор Миди, потом медленно катится через тайгу к фьорду. В устье далеко тянутся песчаные бары, между которыми даже на пластиковой лодке не легко пробраться. Сюда никак неприложимо то место саги, где говорится, что Карлсефни вошел в устье и пристал у южного берега реки. Плоские песчаные берега поросли колосняком, в полях лиловел душистый горошек, но травы почти не было. Мы прошли вверх по реке до небольшого переката, где нам удалось наловить форели. Густой, почти непроходимый еловый лес навевал особое настроение. Мы скользили по темной немой глади, то под навесом ветвей, то объезжая стволы, рухнувшие в воду вместе с участком берега. Шумно хлопая крыльями, взлетела стая уток.

В устье на опушке стоял старый домик; потом я узнал, что он принадлежал эскимосу. На стене снаружи висела связка капканов. Дверь была не заперта, мы вошли. Приколоченный к стене столик, под окном – двое узких нар, застеленных сеном и куском медвежьей шкуры, пень взамен табуретки... К стене прибиты оленьи рога, на них висят пьексы, в углу валяется высохшая утка. Я сам когда-то охотился в Северной Канаде на пушного зверя. Давно это было, а тут на меня повеяло чем-то родным.

Даже если первые винландцы не бывали в заливе Гамильтона, возможно, что сюда доходили другие норманны. Как-никак, здесь можно было заготовить сколько угодно отличного леса, добыть ценную пушнину. Раньше тут в изобилии водилась куница, в глухих лесах ее мех становился таким темным и красивым, что куницу называли лабрадорским соболем.