По следам легенды - [6]

— Прощен будет, дедусь, — ответил Олекса так, как велит обычай.

— А старший брат, Василь? — снова спросил слепец.

— Знаете его?

— Помню, в восемнадцатом, когда Советы у нас ненадолго установились, он землей бедноту наделял. Славный опришок[2] был.

— Почему «был»? Живет и сейчас, только не из опришков он — коммунист, — поправил его Олекса.

— Не перечь, — строго ответил слепец, — опришки — то гордость народа нашего, сыны Карпат. И у тебя имя, как у Довбуша, — Олекса…

Снова тронул он струну, и показалось, это не скрипка, это горы зазвенели, затосковали…

— Предскажи нам судьбу, дедусь, — попросил пражанин.

— Я не цыганка-гадалка, — строго ответил слепой старик, — они, цыгане, во-он там таборятся, — указал вдаль. На берегу быстрой речки и в самом деле расположился цыганский табор. — Куда путь держите? — поинтересовался слепец.

— К центру Европы! — ответил Олекса.

— А-а, это туда, где камень со знаками стоит. Возле Рахова… Всю Европу не увидите, хоть и высокое место, но долю свою, говорят в народе, можно там угадать…

— Возьмите нас с собой, — тихо попросила Маричка.

— Подрасти и сама к нам приходи, — ответил ей Олекса, — вместе будем искать лучшую жизнь…

— Не просись с ними, Маричка, — сказал слепец, — неизвестно еще, у кого путь легче, у нас, убогих, или у них.

— Вйо-о! — взмахнул батожком гуцул.

Старик и девочка долго стояли у каплички. И снова показалось, что видит слепец, как по извилистой дороге катит вдаль легкая бричка.

Когда поднялись выше, все Карпаты — их полонины, леса, вершины, поддерживающие небосвод, — раскинулись у ног молодых людей. Они стояли у крутой пропасти — внизу стремительно перекатывала воду через камни горная речка. Неподалеку от них возвышался гранитный обелиск с надписями на нескольких языках.

Карпаты открывались им во всей своей первозданной красоте: бескрайние, могучие, спокойные. Они всматривались в даль и видели небольшие села, отары овец, крутые дороги, исчезающие в зеленом море лесов.

Неподалеку присел на камень-валун возница-гуцул, не хотел мешать молодым в разговоре.

— Хорошо, что ты привез меня сюда, Олекса, — сказал Юлиус. — Я видел Карпаты у нас в Чехословакии, они там тоже прекрасны, но здесь…

Он охватил взглядом бескрайние просторы.

— …Здесь они совсем другие… Даже горы как-то отражают характер живущего в них народа.

— Напиши о наших Карпатах в своей «Творбе», товарищ Фучик.

— И напишу! — горячо пообещал Юлиус. — Только напишу не о том, какие они удивительные, эти горы. Я буду писать, как жандармы расстреляли мирную демонстрацию в самом центре Иршавы, как бастовали рабочие Хуста, как на обочинах горных дорог богатейшего края умирают от голода дети и старики…

— И это все — в самом центре Европы, — горько подтвердил Олекса. Он указал на гранитный обелиск.

— А иные привыкли думать, что центр Европы находится в капиталистических столицах, на Елисейских полях или Унтер-ден-Линден… — улыбнулся Фучик. Он помолчал, сказал с удовлетворением: — А хорошо, что товарищ Готвальд послал меня к тебе.

— Я просил его об этом, когда возвращался после учебы в СССР через Прагу в свое Закарпатье. Товарищ Клемент обещал…

— Знаю, но тогда меня не было в Праге. Потом вызвали в ЦК, говорят: отправляйся в Мукачево, там редактором «Трудящейся молодежи» назначен молодой товарищ. Помоги ему…

— Спасибо тебе, Юлек, — серьезно проговорил Олекса. — Быстро пролетели эти дни, а след от них останется на всю жизнь… Значит, уже завтра — в Прагу?

— Пора. Товарищ Готвальд просил не задерживаться. Сложно у нас, — задумчиво сказал Фучик. — Оппортунисты голову поднимают, есть и откровенные капитулянты… Ну, ничего, у нас с тобой дорога прямая — вместе со всей партией, со всем народом… И навсегда — в братстве с СССР!

— Только так! — подтвердил Олекса.

— Хорошо ты это сказал: «на всю жизнь»… Я чех, ты украинец, гуцул, но судьба у нас одна. Сами ее выбирали…

— А если крушение, гибель? — спросил Олекса. — Об этом не думаешь?

— Такого быть не может, — твердо сказал Фучик. — Временные поражения, неудачи, даже смерть твоя или моя — в борьбе всякое случается. Но впереди — только победа.

Сверкнули молнии, переплелись в небе и вдруг будто высветили для молодых людей их судьбу: тюрьмы в Берлине и Будапеште, решетки на окнах, виселицы на тюремной брусчатке…

Олекса и Юлиус смущенно взглянули друг на друга. Затянувшееся молчание нарушил гуцул.

— Хлопцы, — позвал он, — пора вниз, гроза уже рядом…

В горах мощно полыхали зарницы, край горизонта затягивался темной полосой.

— Сейчас, вуйко, — откликнулся Олекса, — успеем.

— Тебе гроза в горах нипочем, ты вырос здесь, а вот пражский товарищ может простудиться, — чуть насмешливо ответил гуцул.

— А я грозу люблю! — воскликнул Фучик. — И пусть будет гром — настоящий! И ветер — прямо в грудь! Буря в центре Европы! Ради такого стоит и промокнуть под ливнем.

— Тогда нам действительно по пути, — сказал Олекса. — Когда узнал, что ты приезжаешь, заволновался. Твои статьи вся рабочая Чехословакия читает, за твоими плечами — несколько арестов…

— Не печалься, Олекса, все это у тебя еще будет — и аресты, и тюрьмы, — насмешливо откликнулся Фучик.