По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - [13]

Дореволюционная Урга состояла из монгольских юрт и домов русских и китайских купцов. Никаких промышленных предприятий, никаких культурных учреждений здесь не было. Улан-Батор превращался в современный город буквально у нас на глазах. В 1957 году наряду с современными зданиями в центральной части города, в китайском квартале еще сохранялись, глиняные мазанки. Но в 1958 году, приехав в Монголию вторично, я увидел полностью преобразившийся город. А люди, побывавшие в Улан-Баторе после меня, рассказывают, что старых городских кварталов больше не существует. Однако когда мы впервые в 1957 году оказались в этом городе кочевого народа, старое еще уживалось с новым.

На следующий день после приезда, обойдя весь город, я спустился к Толе, до самых берегов которой простираются современные жилые строения, учреждения и заводы с дымящимися трубами. Злейший враг каменных зданий в Монголии — резкий, леденящий северный ветер, достигающий иногда ураганной силы. Двери домов обиты войлоком, и по краям к ним прибиты планки, закрывающие щели. Окна не открываются, помещения проветриваются через форточку (салхибч).

Монголы издавна знакомы с городскими поселениями монастырского или крепостного типов, и все-таки им, видимо, трудно дается решение навсегда расстаться с юртой и поселиться в каменном строении. Но это объясняется не какой-то там «древней склонностью к кочевой жизни», а скорее тем, что строительная техника еще не сумела найти тип зданий, соответствующий здешнему климату. В каменных домах жильцы страдают не только от холодного ветра, непрерывно свистящего с осени до весны, но еще сильнее от летней жары, когда температура часто поднимается до 40°. Уланбаторцы, не ожидая наступления летнего зноя, уже ранней весной переселяются в дачные юрты. С берега Толы хорошо видны эти своеобразные дачки, белеющие у подножия ближайшей горы и дальше в окрестностях. У автобусных остановок на площади имени Сухэ-Батора стоят длинные очереди: дачи находятся в 10–15 километрах от города, и добраться туда, кроме как на автобусе, можно разве верхом. Рабочие, служащие, интеллигенция — все бегут из раскаленных зданий города в прохладные долины.

Дачные юрты мало чем отличаются от обычных кочевых, только деревянные каркасы у них ярче раскрашены, и обставлены они фабричной мебелью, чисто дачной, из полых алюминиевых труб. Войлочные стены юрты снизу подгибаются, и через каркас внутрь проникает свежий ветерок, а сверху войлок хорошо защищает от палящих лучей солнца. Многие юрты электрифицированы. Дачные стоянки расположены на значительном расстоянии, друг от друга, и во время больших летних празднеств их обитатели обычно покидают просторные войлочные юрты и отправляются на место сборища, захватив с собой маленькие парусиновые палатки — майханы. В землю втыкаются два шеста, соединенные наверху поперечной планкой, сверху накидывается парусина, и палатка готова.

На городской территории повсюду идет хлопотливое строительство. Часто из-за перепланировки улицы приходится делать большой крюк. Но как ни торопливо строится город, всем улан-баторцам еще не хватает места в новых домах, некоторые живут в так называемых дворах, или хашах. Возвращаясь с берега Толы, я попадаю в район таких хаш. Дворы окружены частоколом в рост человека. Любопытство заставляет меня открыть окрашенную в синий цвет калитку хаши. В одном углу двора стоит юрта, а рядом с ней вспомогательные помещения: сарай и шалаш с инструментами. Юрта покоится на деревянном шале (помосте). Для кочевой жизни такой помост не годится, но здесь он хорошо предохраняет от холода. Шал настилается на чурки или прямо на землю. Внутреннее убранство юрт зависит от материального положения семьи.

Заметив иностранца, хозяин выходит навстречу и любезно приглашает меня зайти в юрту. С большим интересом рассматриваю, как обставлена «городская юрта» — этот этнографический парадокс.

Около самого входа налево — небольшая этажерка с книгами. Перед ней стол и два стула, на столе тарелка со сластями. Мебель здесь совсем не у места; в юрте удобнее сидеть на войлочных коврах. Спинки деревянных кроватей и большие сундуки, заменяющие платяные шкафы, расписаны старинными монгольскими узорами, напоминающими меандр. По красному фону проведены линии пяти-шести цветов — от зеленого до желтого. В других дворах я обнаружил, кроме жилой, еще кухонную юрту. Посреди кухни стоит железная плитка; дым по черепичной трубе выходит из дымового, отверстия юрты. Кольцо дымового отверстия опирается на два раскрашенных и покрытых резьбой столба. Кровать и полки с кухонной утварью направо от входа задернуты занавесками. За очагом стоит низенький, настоящий монгольский столик, ложки которого не выше пяти-шести сантиметров. Хозяин первой юрты, куда я зашел, — шофер, работающий на государственном предприятии. Он угощает меня монгольской водкой и рассказывает много интересного о своей жизни. Шоферы — современные «моторизованные кочевники». Расстояния в этой огромной стране так велики, что водителям машин часто приходится уезжать на несколько недель. Правда, теперь шофер за полчаса покрывает один уртон (35 километров), то есть дневной переход старинной конной почты. И все-таки по сравнению с оседлыми рабочими водители автомашин — кочевники новой Монголии. Не случайно молодая монгольская литература так часто воспевает любовь шофера и пастушки. В Монголии профессия шофера приобрела почти символическое значение.