По следам карабаира. Кольцо старого шейха - [238]

Дочь Ляляма Балаева, к тому времени уже взрослая девушка, похоронив мать, уехала в Москву учиться. Перстень, подаренный ей матерью незадолго до ее гибели, был слишком велик, чтобы носить его на пальце, и она держала его в чемодане, не понимая, почему Гонзага придавала такое значение своему подарку. «Береги, как зеницу ока, — сказала ей тогда мать. — Это — твое будущее. Что и как — скажу, когда станешь взрослой». Сказать Гонзага не успела. Чемодан был украден у дочери Балаева еще на вокзале в Орджоникидзе. И бриллиант, стоивший баснословных денег, никому не ведомый и никем не видимый, переходил из рук в руки, пока не попал в Черкесск.

Восстановить этот путь знаменитого камня в сорок первом году тоже не удалось. Лишь после войны, копаясь в старых делах и кое-что сопоставив, Шукаев пришел к выводу, что Лялям Бадаев в течение долгих лет искал камень, и поиски натолкнули его на людей, укравших некогда у дочери чемодан. Так он узнал, что перстень был продан в Черкесске. Ради него была установлена и связь с Паритовыми.

Ценности, найденные в поясе Балаева во время его ареста в Новороссийске, пошли в фонд государства, как и конфискованный в Дербенте дом. Что же касается тех денег, что были похищены у Барсукова и Кумратова, то они, очевидно, уплыли на «Севазе». Не было никаких оснований задерживать выход судна в море и устраивать обыск. Лялям Бадаев не собирался рассказывать, каким образом он попал на корабль, кто его опекал, была ли у него там каюта, а сами они этого знать не могли. После оперативного совещания в Новороссийском управлении с участием прилетевшего на другой день после ареста Балаева представителя из Москвы решено было не препятствовать выходу «Севаза» из порта.

Некоторые неясные детали дела Дараеву пришлось собирать по крупицам, сличая показания арестованных, передопрашивая их по нескольку раз.

Так, оказалось, что Рахман Бекбоев через Зубера Нахова, с которым встречался в Черкесске, попытался снестись с Балан-Тулхи-Ханом и через Зубера же получил задание найти людей и доказать свое умение «делать дела». Поиски и случайная встреча с Хапито привели Одноухого Тау в шашлычную Буеверова…

…Наличие татуировки у Нахова (это показала Паритова на допросе у Бондаренко) было ею придумано, чтобы сбить с толку следствие.

…То обстоятельство, что трупы Барсукова и Кумратова бросили в разных местах, тоже прояснилось: это была хитрость Гумжачева, считавшего, что таким образом следы они окончательно запутают.

…Феофан, запретивший вначале Нахову появляться в Черкесске и собиравшийся послать туда за кольцом Парамона, изменил свое решение после прибытия в Дербент насмерть перепуганного Буеверова, знавшего об аресте Щеголевых, Васюковой и Рахмана. Омар Садык приказал ехать за перстнем Зуберу, а-Парамону — убрать Шукаева. Все это, разумеется, через барона.

…На пистолете ТТ, взятом у Парамона, были отпечатки пальцев Манафа, который, по первоначальному замыслу шейха, должен был убить Шукаева.

Вот, пожалуй, и все. Можно передавать дело в суд.

О Хапито Гумжачеве они узнали только через полгода Вор и убийца Хапито нашел свою смерть при попытке перейти линию фронта в районе Ростова. Его застрелил пулеметчик одной из частей нашей армии.

* * *

Утро первого сентября сорок первого года было солнечным, теплым. Накануне прошел мелкий моросящий дождь, пожелтевшая листва умылась и оранжево блестела, роняя последние капли на влажную землю.

Над горами еще плавали остатки порванных туч, уносимых за перевал.

Жунид проснулся раньше Зулеты и, надев спортивный костюм, осторожно, чтобы не разбудить ее и малыша, вышел на балкон.

Все эти дни его не покидало странное чувство свободы, настолько непривычное, светлое, ничем не омраченное, что он поневоле терзался угрызениями совести. Ему, во-первых, дали двухнедельный отпуск в качестве поощрения за успешно завершенное расследование и в связи с женитьбой, во-вторых, представили к повышению в звании. Почти три месяца он слонялся без дела, вроде бы для проформы являясь на службу и помогая Вадиму Акимовичу вести допросы арестованных, но фактически оказавшись не у дел, чувствуя, что и Гоголев, и Леонтьев, и все управление стараются дать ему отдохнуть, избавить его от лишней работы.

Он понимал, что заслужил это, но временами его начинали тяготить собственное благополучие и тихая жизнь, свалившаяся на него так внезапно.

Кончились пока что погони, бессонные ночи, мучительные поиски истины, поездки и обыски.

Были солнце, тишина и… Зулета.

— Противный, — сказала она, выходя на балкон в легком ситцевом халатике. — Не разбудил меня.

Он привлек ее к себе и поцеловал в нос, предварительно покосившись в сторону улицы — не видит ли кто: Жунид терпеть не мог нежничать на людях.

— Знаешь, — сказала она, облокачиваясь рядом с ним на перила. — Я сама себе не верю. Будто я сплю и скоро проснусь. Но я не хочу просыпаться…

Шукаев слегка сдвинул брови.

— Я не хочу тебя огорчать, Зули, — сказал он мягко. — Но, ты ведь сама понимаешь: так долго продолжаться не может. Идет война. Или мне снова поручат дело, или…

— Или? — в глазах ее промелькнул испуг.

— Ну…