По следам Адама - [40]
— У тебя самого есть ответ?
— Разумеется, я сочувствовал тем, кто стремился дать отпор агрессорам, но никогда не связывал слово «враг» с понятием национальности. На самом деле, как только окончилась война, я заключил сам с собой пари, сколько времени пройдет, прежде чем мы лишим русских ангельского чина и вновь пририсуем им дьявольские рога и зубцы. И вот я был с ними рядом под лучами северного солнца, но не замечал ни того, ни другого. Обыкновенные замерзшие солдаты, такие же, как мы, четко усвоившие что форма одного цвета означает врага и в него надо стрелять, а форма другого цвета — друга. И еще они очень хотели вернуться домой, причем желательно целыми и невредимыми, а не по кусочкам.
Если уж искать воплощение воинственного духа, надо обратиться к полинезийцам или индейцам с северо-запада Америки. Они даже избегали пользоваться луком и стрелами, чтобы не отказывать себе в удовольствии заглянуть противнику в глаза, прежде чем хрястнуть его по голове дубинкой такого же образца, что и у него. Мы же предпочитали сбрасывать бомбы на мирные дома в час семейного обеда или запускать от своего порога ракеты, несущие смерть тысячам женщин и детей. Но с другой стороны, мы компенсируем рецидивы собственного варварства тем, что постепенно становимся более гуманными, претворяем в жизнь социальные программы и даже улучшаем условия труда. Лучший пример — мой плавильный заводик в Трайле. Некогда настоящее преддверие ада, царство отравленного дыма и вопиющего неравенства, за последние пятьдесят лет он превратился в образцовое предприятие, на котором работают счастливые люди и даже лес потихоньку возвращается на склоны окружающих холмов.
После наступления мира я так же не хотел становиться профессиональным военным, как не хотел быть профессиональным политиком после того, что я увидел на фабрике в Трайле. Однако, несмотря на то, что я видел, как живут солдаты разных видов войск в разных странах, я пошел по военной стезе. Как и в гражданской жизни, я не сделал захватывающей дух карьеры, но успел побывать в шкуре рядового и офицера. Если бы сейчас мне довелось вновь стоять перед таким же выбором, я предпочел бы трудиться на благо родной страны самостоятельно и независимо от других, нежели влиться в ряды тех, кто носит форму и отдает или получает приказы. По собственному опыту я знаю, что не очень-то мудро поступает тот, кто высказывает свое мнение людям в погонах и начищенных сапогах.
Я попросил направить меня на такой участок, где я мог бы сражаться в тылу врага, среди лесов и гор. К тому же я умею общаться с собаками. В то же время я абсолютно безнадежен в технических областях и даже не умею водить машину, да что машину, я и батарейку в радиоприемнике меняю с трудом.
Меня внимательно выслушали и направили в школу радистов.
В Лондоне было изготовлено специальное телекоммуникационное оборудование, и сейчас оно направлялось в Канаду. Там оно найдет себе применение, когда начнется битва за освобождение Норвегии. В обстановке строжайшей секретности отобрали десять человек, которым предстояло это оборудование использовать. Я оказался в числе этой десятки. По каким-то неясным мне причинам нашей группе присвоили кодовое название «Группа И». В ожидании прибытия оборудования мы изучали волшебные слова «На-аправо, на-алево, кру-угом!» в норвежском тренировочном лагере в Луненберге, в Новой Шотландии. Когда мы научились маршировать, нам выдали авиационное обмундирование и принялись нас учить на воздушных телеграфистов в лагере «Маленькая Норвегия» недалеко от Торонто. Получив удостоверения, что мы еще и корабельные телеграфисты, мы отправились в затерянный в лесах лагерь для летчиков, расположенный на берегу маленького идиллического озера. Там четыре инструктора в армейской форме принялись обучать восемь человек, оставшихся в нашей группе (одетых в форму военно-воздушных сил) всем новейшим премудростям радиодела — от устройства передатчиков со скрытыми антеннами до основ только зарождавшейся телевизионной технологии. Мы бегали по Мускокским лесам со специальными мегафонами и орали «Раз-раз-раз, ты меня слышишь?» — так громко что жители Хантсвилла писали нам записки: «Конечно слышим, и в Гравенхерсте вас слышат тоже».
Никогда опасность утонуть не была так близка ко мне, как во время поездки на байдарках в Алгонкинском национальном парке. Мы с несколькими другими солдатами внимательно изучили карту обширного лесного массива и наметили места, где можно волоком перетащить лодки из одного озера или реки в другое. Помимо возможности увидеть лосей и медведей, больше всего нас привлекал Большой водопад — место, где потоки воды с ревом устремлялись вниз с огромной высоты и где на наших глазах огромные бревна разлетались на части, словно стеклянные. Согласно карте, нам следовало пройти пятьдесят метров по тропе вдоль русла реки выше водопада и там спустить байдарки на воду. Тропа заканчивалась, упираясь в крутую гору, и поскольку дальше идти было некуда, карта, очевидно, не врала. Мы все считали, что риск слишком велик, поскольку после весеннего половодья течение набрало очень большую силу. Я предложил не искушать судьбу и закончить путешествие, однако Пер и Рулле настаивали, что надо пройти намеченный маршрут до конца. Чтобы не испортить друзьям удовольствие, я подчинился.
