По повестке и по призыву. Некадровые солдаты ВОВ - [47]

В июне ко мне приехала семья из Архангельска, я устроил ее на частной квартире. Старшему сыну Юре тогда было 6 лет, младшему Славе не было еще и трех. Я получал довольствие сухим пайком и до самого отъезда из Онеги столовался дома. 3 октября закончилась моя служба в 758-м стрелковом полку 88-й стрелковой дивизии.

По прибытии из Онеги в Архангельск меня назначили заместителем командира роты по строевой части в 611 — м стрелковом полку 88-й стрелковой дивизии. Командиром роты был старшина, а я тогда уже имел звание лейтенанта. Но это еще не все, по сравнению с моим прежним местом службы дисциплина в 611 — м полку была явно не на высоте. Такое положение меня сначала просто удивляло, но потом я стал просить командование уволить меня в запас. Сделать это оказалось не так просто, однако 22 ноября 1940 г. с помощью начальника штаба полка Ксенофонтова я уволился из армии.

Начало

Моя военная судьба оказалась тесно связанной с 2-й стрелковой Мазурской ордена Кутузова дивизией. Я был зачислен в нее 10 декабря 1941 г. во время формирования дивизии в Архангельске, а выбыл из дивизии 31 января 1946 г. в г. Нежине Киевской области во время расформирования. Вспоминать события военных лет мне помогал частично сохранившийся у меня черновик «Истории 192-го отдельного ордена Красной Звезды батальона связи», входившего в состав 2-й стрелковой Мазурской ордена Кутузова дивизии. История писалась в 1945 г. и была сдана в архив Вооруженных Сил СССР в г. Подольске Московской области.

К 22 июня 1941 г. мне уже исполнилось 38 лет и 6 месяцев, работал я тогда управляющим конторы «Главнефтеснаб», которая отгружала лес и пиломатериалы настройки Министерства нефтяной промышленности. Весь аппарат конторы состоял из управляющего, бухгалтера и четырех агентов, все — военнообязанные.

О войне я узнал в 12 часов дня, когда проходил с младшим сыном мимо детского парка. Мы поспешили домой, где и застали плачущих женщин. Первым делом я пошел на почту вызвать с линии железной дороги своих агентов, но телеграф был занят военными, и мне удалось только вызвать бухгалтера составлять ликвидационный баланс. К 22 часам баланс был закончен, прибыли агенты, и все получили полный расчет. Посылочный отдел не работал, поэтому свой баланс пришлось оставить жене Нине Ивановне, она его отправила по назначению только через полтора месяца. Повестку из военкомата получил 23 июня в 2 часа ночи, она была краткой: «Явиться с вещами к 9-00».

Военкомат направил меня во 2-й БАО (батальон аэрог дромного обслуживания) на должность заместителя командира роты связи по строевой части. Воинское звание у меня тогда было лейтенант. Наш аэродром находился в двух километрах от Архангельска, в поселке Кегостров. Комиссар БАО, — фамилии его я не помню, — установил чрезвычайно жесткий и не всегда оправданный режим на объекте. Военнослужащим не давали увольнительных даже на самое короткое время, а если приезжали родные, не разрешали свиданий. Мнительность у комиссара была на самом высоком уровне, иногда мы даже задавались вопросом, а верит ли он самому себе?

Через 10 дней мне была поручена работа военного дознавателя. Будучи внештатным следователем, военный дознаватель подчинялся только командиру и комиссару части, а также прокурору Архангельского военного округа.

Первоначально я имел дело только с лицами, побывавшими в самовольной отлучке. По законам военного времени самовольная отлучка из части считается дезертирством и относится к компетенции военного трибунала, за нее могут приговорить к расстрелу. Рассматривая такие дела, я учитывал, что по итогам моего расследования виновный мог предстать перед трибуналом. В то же время проступка могло и не быть, если бы не навязчивые страхи комиссара и его неразумная дисциплинарная политика. Поэтому для очистки совести в своих заключениях я писал: «Не подлежит преданию суду военного трибунала… взыскание — на усмотрение командира части», а командир 2-го БАО выносил свое решение: «5 суток гауптвахты».

Благодаря такой политике люди из нашего батальона не выбывали, что имело место в других частях. Дело в том, что лица, приговоренные к расстрелу, направлялись на фронт в штрафные подразделения(В 1941 г. в структуре Красной Армии еще не было штрафных рот и батальонов. Они появились только летом 1942 г. после знаменитого приказа № 227 «Ни шагу назад». Однако война вносила свои коррективы в армейскую жизнь, поэтому уже летом 1941 г. командующие фронтами и армиями стали явочным порядком создавать штрафные подразделения. Видимо, о них и идет речь. — Прим. ред.), а пополнение на их место не поступало. В результате «за применение правильной дисциплинарной политики» Военным Советом Архангельского военного округа мне было вынесено четыре благодарности за шесть месяцев моей работы дознавателем.

Но все это касалось лишь незначительных воинских проступков. Преступления, имевшие корыстный и уголовный характер, требовали самого сурового наказания.

В сентябре со склада БАО пропала 200-литровая бочка со спиртом. Я начал следствие, допросил многих лиц, исписал гору бумаги, а результаты не вырисовывались. По долгу службы каждую неделю мне приходилось бывать в военной прокуратуре Архангельского военного округа. Во время одной из таких поездок на пароходе, отходящем от пристани Кегострова, я заметил командира роты аэродромного обслуживания и начальника службы материально-технического снабжения БАО. В Архангельске я случайно заскочил в буфет-столовую и увидел этих командиров, которые сидели за столиком и разводили спирт водой. По возвращении в БАО я вызвал обоих офицеров и допросил их, однако допрос не дал мне должных результатов.