По обе стороны экватора - [33]

Самым близким другом Пауло в нашем доме был бесшабашный и безалаберный балагур, пилот Ариэл Палма. Он жил на четвертом этаже с молчаливой и строгой супругой и еще более молчаливой и строгой дочкой-дошкольницей. С семейством Палма мы быстро подружились. Дружба эта покоилась на прочном фундаменте, который Ариэл называл «голос крови»: его жена Эужения, которую мы, естественно, стали звать «Женя», оказалась дочерью русских эмигрантов, приехавших в Бразилию еще до революции. Старики доживали свой век где-то в глухой провинции на юге страны, именно там Ариэл, как он сам говорил, и «заарканил» Женю. Ариэл был южанин — из Рио-Гранди-ду-Сул. И поэтому с гордостью именовал себя, как и все южане, «гаушо». Чуть ли не в первый же момент нашего знакомства он сообщил мне, что гаушо — это «супербразильцы», самые достойные сыны великой нации. Гаушо — это вам не жалкий сибарит кариока, бессмысленно прожигающий свою жизнь на пляжных лежбищах Копакабаны и Ипанемы, и не скучный работяга — паулист, лишающий себя всех радостей жизни в погоне за лишней монетой. Гаушо — это Человек с большой буквы, Робин Гуд XX века, рыцарь без страха и упрека, словом, существо высшего порядка, которое по всем показателям — от стрельбы из седла по движущейся мишени до умения в считанные минуты повергнуть к своим стопам самую неприступную красавицу — далеко опережает всех остальных соотечественников. Доблести гаушос (во множественном числе это слово произносится именно так: гаушос), кодекс поведения этих выдающихся сынов нации, их бесчисленные добродетели и их славные пороки (ибо настоящий гаушо велик во всем, даже в своих слабостях!) были излюбленной темой нескончаемых монологов Ариэла, когда мы заглядывали к нему вечерком по-семейному «на огонек».

Я любил эти вечера, любил наблюдать, как кроткая Женя колдует над кофейником, как наша пугливая семилетняя дочь на каком-то немыслимом детском эсперанто пытается найти общий язык с еще более пугливой дочкой Ариэла и Жени. Я любил слушать ораторские упражнения отца этого семейства, восседавшего, точнее говоря, возлежавшего в жестком драном кресле с усталой грацией ратника, вернувшегося с поля боя. Он был года на два младше меня, но относился ко мне снисходительно и терпеливо. Это было нечто, напоминавшее общение многоопытного Шерлока Холмса с непонятливым Ватсоном: как и все остальные обитатели «Сан-Жорже», я тоже не был гаушо. Но мне в отличие от остальных соседей Ариэл готов был простить этот грех: в конце концов это не вина моя, а беда, что родился я на другой половине земного шара и по другую сторону экватора, в далеком, снежном, закованном льдами краю, где даже гаушо пришлось бы нелегко.

Я любил слушать его цветистые, словно грузинские тосты, речитативы о великом народе, который вплоть до недавнего времени полжизни проводил в седле, другую половину — у костра. О людях, которые обладали непревзойденным умением в несколько десятков секунд заарканить и свалить быка, а любое другое занятие считали унизительным. «Конечно, сейчас, — вздыхал Ариэл, — мы уже не те…» Он разводил руками, словно извиняясь за то, что променял седло из сыромятной кожи на обитое синтетикой кресло своего «пайпера»: до недавнего времени Ариэл был пилотом воздушного такси, но в один недобрый час хозяин выгнал его за злоупотребление в рабочее время спиртными напитками, и теперь, оказавшись, как сказал Ариэл, «на профилактическом ремонте», то есть, болтаясь в поисках подходящего для гордого сына пампы занятия, он с особым наслаждением предавался воспоминаниям о родных краях и о старых добрых временах, когда никакому мерзавцу и в голову не могло прийти упрекнуть гаушо в том, что он позволил себе пропустить лишний глоток кашасы. Впрочем, о чем мы говорим: разве может быть «лишним» глоток этого божественного напитка?..

Второй излюбленной темой Ариэла были женщины. Он начинал философствовать о них во второй половине вечера, когда подходило к концу содержимое стоящих на столе бутылок, когда дети отправлялись спать, а жены уходили на кухню варить кофе. О женщинах Ариэл рассуждал еще более вдохновенно, чем о великих традициях гаушос. И в этом отношении он тоже был ревностным и горячим патриотом, горячо убеждая меня, что лучшими из всех обитающих на земле женщин являются, безусловно, дочери бразильской нации. И однажды в пылу таких рассуждений он посоветовал мне посетить очередной конкурс «Мисс Бразилия», подготовка к которому шла полным ходом и освещалась местной печатью как одно из главных событий зимнего сезона, продолжающегося там, в Бразилии, с июня по август.

— Обязательно сходи, и ты увидишь, что такое настоящая бразильянка. Кстати, почему бы тебе не сделать репортаж об этом конкурсе? Почему бы тебе не рассказать твоим землякам о красоте бразильской женщины? — Он прищелкнул языком и лихо подкрутил микроскопические черные усики.

— Видишь ли, — сказал я, — мы как-то не привыкли говорить по радио и читать в газетах о женской красоте. Советскому человеку это чуждо.

— Ничего подобного, — возразил Ариэл. — Женщина, — он назидательно поднял указательный палец, — это никому не чуждо.