По обе стороны экватора - [13]

Как бы то ни было, премьера моя в тот раз не состоялась. Но об этом, к счастью, я не узнал. Я уже начинал входить в роль. Мне нравилась эта работа. Я рвался в бой и принялся за сочинение следующей корреспонденции, в которой уже на полутора (аппетит приходит во время еды!) страницах изложил комментарий «влиятельного бразильского еженедельника „Фолья да Семана“» по поводу американской интервенции во Вьетнаме. Если сделать скидку на некоторую скованность и бедность языка и не обращать внимания на слишком уж большой размер этого сочинения, даже сегодня, я, может быть, рискнул бы поставить под ним свою подпись. И тем не менее в левом верхнем углу первой страницы стояла все та же роковая резолюция: «Не исп.». Видимо, много было в те дни откликов, комментариев и корреспонденций на эту тему.

Да, горек хлеб собкора за рубежом. Тем более, когда еще нет опыта, когда связь не надежна и не докричишься по телефону до московских коллег. А если докричишься, то не услышишь, что они говорят тебе в ответ. Горек хлеб собкора, когда не с кем посоветоваться, не у кого спросить, некому пожаловаться. И трудно даже узнать, в какой мере используется там, в Москве, твой труд. Газетчикам хорошо: они имеют возможность убедиться, хотя и с опозданием, в каком виде оказалась на полосе их корреспонденция, очерк или интервью. А нашему брату, радисту и телевизионщику, тем более работающему на другой стороне Земли, куда советские радиоволны почти не доходят и телефонный голос слышен еле-еле, не дано это наслаждение — увидеть или услышать свой выстраданный опус. Но зато судьба оберегает нас от излишних разочарований, какие временами приходится испытывать газетчику, когда он обнаруживает в полученном с далекой родины номере газеты всего полтора десятка строк, оставшихся от своего очерка, который, казалось, «может потянуть на подвал». Мы редко узнаем о том, как безжалостно сократили в эфире наш очередной репортаж. Может быть, это даже и к лучшему: не опускаются руки, когда готовишь следующий.

«Комом» оказался не только мой первый корреспондентский «блин». Лишь с четвертого захода на цель я наконец добился успеха и вырвался во всесоюзный эфир. Положа руку на сердце могу признать, что дежурный редактор «Последних известий», если бы он руководствовался чисто творческими соображениями, и на сей раз имел все основания бросить в корзину мое донесение, но меня спасла важность события, о котором я повествовал: в Бразилию прибыл с официальным визитом советский министр внешней торговли. И поэтому из каскада моих взволнованных телеграмм, посвященных этому визиту, были отобраны и включены в выпуск новостей иновещания три следующие фразы: «В Рио-де-Жанейро начались переговоры о дальнейшем расширении советско-бразильской торговли, которые, как ожидают, завершатся через несколько дней подписанием нового торгового соглашения. В последнее время товарооборот между Советским Союзом и Бразилией заметно увеличился. За первые шесть месяцев этого года он достиг двух третей всего оборота за 1965 год».

Лиха беда — начало! Вслед за этой «премьерной» информацией в эфир подряд прошли еще несколько моих корреспонденций, но не пугайтесь, уважаемый читатель, не буду их цитировать, ибо не намерен испытывать ваше терпение.

Вспомню лучше, как однажды сквозь писк морзянок и треск атмосферных помех мне удалось поймать чуть слышную Москву. По какому-то невероятно счастливому совпадению именно в этот момент передавали очередной выпуск новостей, и я услышал, как диктор произнес: «Наш корреспондент Игорь Фесуненко передает из Рио-де-Жанейро». Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди. Я вжался ухом в прохладную пластмассу «Спидолы», но именно в этот момент где-то над Атлантикой прошелестела если не магнитная буря, то какой-то ионосферный сквознячок, и голос Родины безвозвратно угас. Я не услышал, что именно сообщил советским радиослушателям «наш корреспондент из Рио-де-Жанейро», но меня охватила и понесла сладостная волна восторга, я почувствовал, что мне теперь сам черт не брат и море по колено, захотелось выскочить на авениду Атлантика и поделиться своим счастьем с первым же встречным разносчиком кока-колы или чистильщиком башмаков.

Я не выскочил на улицу. Уже через пять минут я ощутил прилив энергии. Настал тот самый момент, когда мысль просится к перу, перо — к бумаге. Я почувствовал, что сейчас из-под моего пера должен появиться шедевр, бросился к столу и схватил лист бумаги. В такие мгновения надо писать поэму, вместо этого я принялся сочинять полнометражный радиоочерк под названием: «Рио, каким его видят птицы». Весь мой творческий восторг, всю мою, тогда еще весьма буйную энергию вложил я в это творение, посвященное «Сидади маравильоза» — «Прекрасному городу», как зовут Рио бразильцы. Восклицательных знаков на пяти страницах текста хватило бы Льву Толстому на весь второй том «Войны и мира». Я не жалел эпитетов, сравнительным степеням имен прилагательных без колебаний предпочитал превосходные. Сейчас просто не могу понять, как позволил себе сочинить эту пышную оду, которая могла бы пригодиться для рекламного буклета, вручаемого туристам, но никак не подходила для передачи по Советскому радио. И представляю себе досаду и удивление московских коллег, когда они читали сей опус, прежде чем выкинуть его — и поделом — в корзину.