По обе стороны Днестра - [29]

— Как раз звонили вчера вечером. Требует тебя к себе начальство. Срочно!

— Зачем, не сказали? — обеспокоенно спросил Трофимов.

— Да разве ваши скажут? — удивился Мунтяну. — Думаю, не затем, чтобы благодарность объявить. За этим начальство не вызывает, уж поверь мне на слово.

Пока Трофимов раздумывал, ехать сразу же или дождаться Мадана, за дверью послышались неуверенные, робкие шаги, и в дверном проеме показался мужчина лет пятидесяти. Сняв кушму, он остановился, не решаясь войти. Его слезящиеся с мороза глаза обеспокоенно смотрели на председателя.

— Вызывали, товарищ председатель? — произнес он простуженным голосом. — Если насчет поставок, то я же все сдал… Даже больше… — Он тяжело повернулся в сторону Трофимова, связывая, видимо, неожиданный вызов в сельсовет с его, Трофимова, присутствием и явно ожидая от него поддержки.

— Ты не волнуйся, Илие Кондратьевич, — успокоил его Мунтяну. — С поставками у тебя полный порядок. Присаживайся, чего стоишь? Другой у нас, — он кивнул на Трофимова, — разговор будет.

Видимо, эти слова не успокоили, а, напротив, только прибавили беспокойства. Мадан переводил тревожный взгляд с Мунтяну на Трофимова.

— Ладно, хватит в прятки играть, не маленькие, — чуть повысил голос председатель сельсовета. — Расскажи-ка нам, Илие Кондратьевич, о своем соседе Василии Мугуреле.

— А чего о нем рассказывать? — удивился Мадан. — Ушел на ту сторону, и бог с ним. Оно и понятно — брат там у него, Григорий.

— А вы знали Григория? — Трофимов решил, что ему пора вмешаться.

— Как не знать! — снова удивился Мадан. — На моих глазах вырос. Я и отца ихнего покойного знал. Крепкий был хозяин, ничего не скажешь, но прижимистый. За мешок кукурузы два требовал отдать. Кулак, одним словом, нынче их так называют. Я у него батрачил… — он тяжело вздохнул. Мадану явно не хотелось вспоминать прошлое.

— А о сыне его, Василии, что можете сказать?

Мадан молчал, теребя в руках кушму. Наконец нехотя произнес:

— Сказать ничего не могу.

— Как это — не можешь? — председатель повысил голос. — Если спрашивают, отвечай.

— Погоди, Данила Макарович, — остановил его Трофимов. — Понимаете, уважаемый Илие Кондратьевич, — обратился он уже к Мадану, — мы же не просто так, из любопытства, интересуемся. Тут дело важное, можно сказать даже — государственное.

Мадан по-прежнему молчал, опустив голову.

— Да ты, Илие Кондратьевич, никак боишься этого Мугурела? председатель испытывающе взглянул на него. — Не ожидал, честное слово. Ты ж у нас передовик колхозного производства, ударник! И испугался какого-то кулака. Эх ты!

Мадан, наконец, оставил в покое свою кушму, не глядя ни на кого, пробормотал:

— Не приучен я, товарищ председатель, на людей наговаривать, тем более на соседей. — И еще тише добавил: — А если он вернется и все узнает? Что тогда будет? Дом подпалит, он на все способен…

Мунтяну нахмурился, прошелся по комнате и остановился возле стула, на котором сидел Мадан.

— Запомни крепко и передай всем, кто сомневается. Такие, как Мугурел, никогда не вернутся. Не позволим. А тех мироедов, которые палки в колеса колхозу вставляют, народ мутят, ликвидируем как враждебный класс. Понял? Так всем и передай. Советская власть крепко стоит. А теперь говори.

— А что говорить? Вы спрашивайте… — решился, наконец, крестьянин.

— Вот вы, Илие Кондратьевич, сказали, — обратился к нему Трофимов, вдруг Мугурел вернется и узнает… Что именно он мог узнать, что вы имели в виду?

…Случилось это две недели назад. Мадан уже спал, когда ночью, в котором часу, он не знает, часов у него нет и никогда не было, его разбудил громкий лай соседской собаки. Мадан знал, что пес так лает только на незнакомых людей. Обеспокоенный, он встал, взглянул в окно и увидел, как Мугурел открывал дверь и впустил в дом двоих. Один был повыше, другой ниже ростом и худее. Их лиц не разглядел, ночь была темная, безлунная. Мадан стал не то чтобы приглядывать за домом соседа, нет, просто его одолевало любопытство. Однажды выдалась лунная ночь, не спалось, он услышал, что дверь в доме соседа отворилась, взглянул в окно и обомлел от удивления: по двору шел младший брат Василия — Григорий, тот самый, который сгинул много лет назад. Он, Илие Мадан, в бога верует, но на пришельца с того света Григорий никак не походил: мертвецы малую нужду не справляют, да еще прямо во дворе. Откуда же он взялся? Не иначе, с другой стороны, да еще не один. Видел Мадан, как другой, незнакомый мужчина, ростом пониже Григория и сложением послабее, выходил ночью во двор за тем же самым. Лицо его разглядеть не удалось, хотя луна светила. И вот еще что очень заинтересовало Мадана. Он видел, как в дом Мугурела по вечерам приходили люди, группами по нескольку человек, чему он, Илие Мадан, очень удивился, так как сосед жил уединенно и к нему раньше редко кто захаживал.

Закончив свой рассказ, который изредка прерывал уточняющими вопросами Трофимов, Мадан с облегчением вздохнул, свернул толстыми пальцами самокрутку и нетерпеливо затянулся. Никогда еще за свою жизнь он так много не говорил. Проводив глазами сгорбленную не столько годами, сколько тяжким трудом спину Мадана, председатель задумчиво сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к Трофимову: