По небу полуночи ангел летел - [4]

— Нет, — ответила вдруг Ремида. — Едем мы куда ближе, на Плещеево озеро, в славный град Переславль.

— Послушай, — несколько озлился капитан, — если ты умеешь читать мысли, то предупреди… Иначе дерзко буду думать, и нам конфузно станет.

— А что на твой расклад считать нам стоит дерзким? — усмехнулась Ремида.

— Ну, разные интимные помыслы, — смутился капитан. — Когда мужчина видит нечто в твоем роде, он может и подумать в предположительном значенье.

— Такие думы мне не страшны…

Ремида рассмеялась.

— Было бы вовсе неприлично, если этих предположительных мыслей у тебя не возникло. Я вправе тогда и обидеться даже.

— Значит, можно мне вовсю предполагать? — спросил капитан.

Горло у него перехватило, и Ярослав кашлянул, чтоб не подавиться словами, сохранить беззаботный и независимый тон.

— На здоровье! — снова засмеялась амазонка. — И никакого нет ведьмовства. Это входит в мои служебные обязанности — угадывать…

— Новое дело, — проворчал капитан. — Оракулы перестройки…

Ремида звонко рассмеялась.

— Как ты сказал. Неплохо, пускаю в оборот… Оракулы перестройки. Увы, в предсказателях недостатка нет. Но у меня другое. Теория информатики. Когда знаешь все сопутствующие детали, выстраиваешь их по временному ряду, то легко догадаться, каким будет последующий сигнал. Понимаешь?

— Вполне, — сказал капитан. — Тебе бы в органах работать…

— Приглашали, — спокойно отозвалась Ремида, — и даже очень. Я попыталась, только не смогла…

— Наследственная аллергия, — заметил Ярослав.

Она повернулась и чуть дольше обычного посмотрела на капитана.

Тем временем миновали Новые Дворки. Дорога после Лавры, невидимо оставшейся слева, то сужалась, то вновь расширялась, потом пошли удивительные увалы, когда их «Спутник» устремлялся вниз, потом взлетал на гребень. Вокруг стоял едва тронутый осенью лес, верхушками прятал идущее к окаему солнце, а когда начинались деревни, кабину вновь заливало светом, становилось радостно на душе, и Ярославу казалось, будто начался праздник, которого ждал так долго, что потерял и веру, и надежду, и любовь.

Помаячила на краешке сознания Лидия, и капитану стало совестно.

«Хватилась, поди, — подумал Ярослав. — Волнуются люди…»

Он вспомнил, что везет с собой ключ от московской квартиры, и это успокоило его. Там тоже решат, что на Кутузовский проспект уехал.

Память вдруг услужливо подсунула злое лицо жены и слова ее о шпане беспризорной.

Колыхнулась обида, и капитан едва не скрипнул зубами. Он рассказал ей о нелегком детстве давным-давно, и Лидия тогда от жалости к нему так искренне рыдала, что Ярослав перепугался и отпаивал молодую жену валерьянкой. И вот минуло тридцать лет в июле, и Лидия припомнила ему шпану.

Усилием воли капитан стер в сознании образ жены и несколько удивился от того, с какой легкостью это случилось.

Но про детство помыслил.

Уже взрослым, когда ходил в океан, Ярослав прочитал книги о маленьких оборвышах, оливерах твистах, гаврошах, про детей из подземелья и Алешу Пешкова с его доброй бабушкой и сердитым дедом.

Не было в памяти Ярослава ни бабки, ни деда, пусть и злого, но все-таки родной кровинки. С семи лет и до отрочества окружали его чужие, такие разные люди. Летом сорок второго года, убегая с мамой от немцев, они перебрались в Ростов из Таганрога, и здесь Ярослав потерялся, остался один в огромном Ростове, к нему неотвратимо двигались пришельцы.

Тогда он и стал беспризорным, а чуть позднее шпаной, что помогло ему выжить под немцем. Почти издохшего от голода, семилетнего мальчишку спасли ребята чуть постарше, сплотившиеся в воровскую стаю.

Блатярил Ярослав до самого прихода наших, потом пристал к артиллерийской части в качестве приемыша добрался до Румынии, воспитанник участливых богов немыслимой войны.

Тут только и сообразили педагоги с пушечками на петлицах, что бедовый их сынишка Славик ни в письменной, ни устной грамоте не разумеет.

Кое-чему за лето обучили и отправили в Россию с наказом постигнуть все науки, а прежде математику, ведь без нее нельзя стрелять из пушек.

Так и попал в первый класс Ярослав, когда ему исполнилось десять, а школу он прошел такую, что и не снилась авторам тех жутких сочинений, с ними познакомился позднее, с улыбкой узнавая в Фейгтне и Сайксе тех паханов, которых видел в жизни, и по сравнению с ними парнишку Твиста окружали гуманисты.

Мать нашла Ярослава, когда он закончил семилетку и поступил в мореходку имени Седова, красные кирпичные корпуса ее еще до революции выросли на высоком берегу Дона.

— Чего же раньше не искала? — спросил он позднее, когда улеглось возбуждение встречи.

— Не верила, сынок, что ты живой, — смутилась мать. — Опять же папаня твой не вернулся…

— Погиб, значит, — кивнул Ярослав. Он свыкся с этой мыслью, она так помогла выстоять ему в ту пору, когда их стаю окружали злые люди, и каждый брошенный судьбой мальчишка держал себя в узде упрямой мыслью, что где-то там его отец сражается с фашистами и отомстит за все сыновние лишенья. А маленький Ярослав спасался тем воображеньем, что батя бездыханно лег в первой битве и потому за ним сюда, в детдом, и не приходит.

А на мать Ярослав надеялся долго, но и та не появлялась, хотя и теплилась у мальчишки надежда.