По метеоусловиям Таймыра - [60]

И вот наконец пришёл его час.

Он приказал поставить на забой в тоннеле новые буровые станки, которые Солонецкий берёг как резерв. Ввёл четырёхсменную работу в котловане. Выделил новый участок комплектации материалов на основных сооружениях, который должен был снять проблему с неритмичностью работы. И это было только начало задуманных перемен.

Кузьмин спешил, понимая, что начальник строительства дал ему шанс, исходя из каких-то своих соображений. Он знал об угрозе консервации, догадывался, что Солонецкий ведёт свою, непонятную ему, но, несомненно, направленную против этого решения борьбу, в которой любой промах может быть использован сторонниками консервации, поэтому медлить не мог. И верил, что победителей не судят.

Стремительность решений главного инженера ошарашила всех. Безмолвное ожидание их последствий готово было вот-вот взорваться какой-нибудь неожиданностью. Все ждали возвращения Солонецкого. Но природа стала союзницей Кузьмина. Чёрная пурга, гостья в этом году ранняя, отрезала посёлок от мира, и уже никто не мог ему помешать. Главного инженера видели в котловане, в машинном зале, на порталах, в тоннеле. Казалось, он был везде.

Он ещё больше похудел, почернел и охрип.

Вьюжным вечером, когда он сидел в кабинете, один-единственный на всё управление, в коридоре раздались гулкие шаги и вошёл Костюков. Отряхнул снег, поёжился, удивляясь погоде и, раздевшись, присел к столу.

– Отдохнуть вам надо, Геннадий Макарович, – сказал он, показывая, что настроен на долгий разговор. – Совсем вымотаетесь, пока Солонецкий вернётся. – Выжидающе посмотрел на Кузьмина и продолжил: – Впрочем, вы ещё молоды, здоровья у вас хватит… А вот наш бог, наш царь Солонецкий уже сдаёт. Сердце, знаете ли… Какие его годы, а вот пожалуйста, надорвался. Ему бы в тихое место, на спокойную работу. Моя бы воля, я вообще на ответственные посты больных людей не назначал. И для человека лучше, и для государства… Но наш Юрий Иванович доброй волей, конечно, не уйдёт, привык к власти… Считай, двадцать лет всё по медвежьим углам, где выше него никого не было. Гости да проверяющие приедут и уедут, а он остаётся. Он всё решает, кого повысить, кого понизить, кому оклад побольше, кому поменьше, кому помочь, а кому и наоборот…

Кузьмин потёр лоб ладонью. У него разламывалась голова, и он с трудом понимал Костюкова.

– Может, таблетку? – участливо подался тот вперёд. – Давайте ко мне в гости, у меня чудодейственные есть…

– Спасибо, Илья Герасимович, у меня сейчас не гостевое настроение.

– Ну, как знаете.

Костюков помолчал, пытаясь догадаться, как воспринимает его визит Кузьмин. Он не хотел рисковать.

– Ничего, если я закурю? – достал он сигарету.

– Курите.

Костюков собирался с мыслями.

Вступаться за Сорокина – глупо, прикидывал он. Сейчас нужно думать о себе. Солонецкий ему не помощник, в этом он уже убедился, и этот мальчишка тоже ничем пока не поможет. Но если дело выгорит – не сносить Солонецкому головы. Не сносить, твёрдо решил он. И тогда мальчишка вполне может стать начальником строительства. Он молод, у него хорошее серое вещество, и он далеко пойдёт.

– Вы не находите, что ваши – я совершенно искренне говорю – очень грамотные начинания столкнутся с сопротивлением по причинам, не зависящим от нас с вами? – спросил он.

– О чём вы? – буркнул Кузьмин, и Костюков понял, что тот не хочет говорить на эту тему.

– Да, действительно, вы и так устали, – поспешно перевёл он разговор. – Гулял по улице, я, знаете, метель люблю, ветер… Смотрю, светится окно, вот и заглянул… Солонецкий так поздно не задерживается, он считает, что нужно всё успевать делать в рабочее время. Правда, это не соответствует истине. Он многое не успевает делать. Ни в рабочее время, ни после… Не удивляйтесь, что я всё о нём и о нём, вам же нужно отдохнуть, вот я и говорю, что на ум придёт… Женщин он любит… Но это мелочи, конечно, мы все их любим… – Костюков улыбнулся. – Главное, выдохся старик. Да тут ещё этот сыр-бор…

Чем дольше он говорил, тем мрачнее становился Кузьмин.

Костюков чётко уловил перемену настроения, оборвал фразу, так и не закончив, поднялся:

– Не буду больше отвлекать. Мне пора.

И не одеваясь, держа шубу в руках, вышел.

Костюков, несомненно, прав в одном, подумал Кузьмин. Он прав в том, что возраст надо учитывать. И хотя начальник строительства прежде не казался ему стариком, он подумал, что, может быть, именно консервативность, инертность возраста мешают Солонецкому понять его.

Оделся, вышел на улицу.

Ветер с размаху швырнул в лицо снег. Он переждал порыв, отдышался, нахлобучил шапку, поднял воротник и, преодолевая упругую снежную стену, двинулся вперёд.

Качались уличные фонари, расплывчатыми тусклыми пятнами виднелись окна домов. Он шёл и думал о Божко. Вроде неплохо тот начал, энергично, но не бывает же так, чтобы всё хорошо. Вот и вчера два бульдозера, чистившие дороги, вышли из строя, через полчаса их замело и движение прервалось. Прибежал Гриневский, проклиная связистов, механизаторов, пургу, всех скопом, и Кузьмин поддался его настроению, выговорил Божко.

Сегодня он узнал, что тот всю ночь сам помогал ремонтникам. К утру дорогу расчистили, вытащили заметённые машины, а сразу после планёрки Божко на аэросанях выехал на ЛЭП… Не жёстко ли он поступил? Надо ведь было учесть, что тот только приступил к новым для него обязанностям… И тут же возразил себе: Божко молод, не надо ему давать привыкать к послаблениям, к ссылкам на объективные причины, непредвиденные и неучтённые обстоятельства.