По кромке двух океанов - [34]

Дудинский порт особенный, не похожий на другие: каждую весну его затопляет Енисей, поднимающий свои воды на высоту двенадцати, пятнадцати, иногда двадцати метров. Приходится все огромное хозяйство тащить наверх — краны, железнодорожные пути, мачты для прожекторов, трансформаторные будки. Потом, когда пройдет ледоход и схлынет вода, все это надо переносить на старое место, вниз, да еще убирать слой ила, песка, начиненного камнями, что принес с собой и оставил «на память» разбушевавшийся Енисей. Но и во время полой воды порт не прекращает работы: у него есть «второй этаж» — незатопляемые причалы вверху.

Дудинке в 1967 году стукнуло триста лет. Это событие помимо всего прочего было отмечено выпуском двух значков, одного с полярным сиянием, другого со старинным судном-ко-чем и надписью: «Дудинка, 300 лет».

Среди имен промысловых русских людей, в начале XVI века проникших на Енисейский Север, сохранилось имя Дудина, который построил зимовье на берегу неизвестной реки, впадавшей в Енисей. Это был храбрый охотник и хороший человек, оставивший после себя добрую память у аборигенов края. Говорят, умер он не своей смертью, а утонул в реке, которая стала затем называться его именем — Дудин-река. Шло время. В 1667 году русское правительство направило сюда стрелецкого пятидесятника Ивана Сорокина, который, как он сообщал, построил «ясашное зимовье с нагорной стороны края Енисея пониже верхняя Дудин-река». По этому первому документу и ведет счет своим годам сначала зимовье, потом село, затем город Дудинка — центр Таймырского или, что то же, Долгано-Ненецкого национального округа.

В Дудинке живет мой знакомый — инженер-геодезист Александр Николаевич Кондратов. Каждый год вот уже много лет подряд он с одной и той же точки фотографирует свой город. Он показывал мне снимки в той последовательности, в которой они были сделаны. Вот здесь Дворец культуры, здесь Дом связи, школа, на этом — Дворец спорта, стадион, на том — квартал жилых домов. Между прочим, первый опытный дом на сваях в нашей стране поставили в Дудинке и лишь потом стали строить такие дома в Норильске.

Если бы мне удалось посмотреть последние снимки Александра Николаевича, я бы увидел на них здание газораспределительной станции и трассу центрального коллектора для очистки сточных вод. Некогда обожествляемый северными народами Енисей должен нести в Карское море только светлую воду, чтобы не иссякли в нем запасы осетра, стерляди, нельмы, омуля, муксуна, чира, сига, хариуса, тайменя, чтобы по-прежнему на берегах великой реки находили приют неисчислимые стаи перелетных птиц.

…Пока я предавался этим размышлениям, Дудинка давно исчезла из поля зрения. Идем на северо-запад, в сторону Гыданской губы, и пейзаж внизу становится еще суровее. Реки с выброшенными на берег остроугольными синими льдинами, одинокие лиственницы, прошлогодняя, желтая трава тундры, заснеженные лощины, напоминающие формой оленьи рога… А вот и сами олени — настоящие, дикие, — целый табун! Должно быть, они уже привыкли к вертолетному гулу, но еще боятся переходить через газопровод, и строителям приходится в некоторых местах поднимать трубы метра на четыре — оставлять ворота для оленей.

Оленей на Таймыре больше, чем в любом другом месте нашего Севера, — до двухсот пятидесяти тысяч голов! Государство взяло под охрану этих красивых, сильных животных, и они немного обнаглели: быки врываются в колхозные стада и уводят за собой важенок, и не единицами, не десятками, а целыми сотнями. Недавно «дикари» еще проштрафились: вытоптали и съели на несколько лет вперед ягельные пастбища на правом берегу Енисея, от Дудинки до Диксона. Это излюбленные места летних кочевий диких оленей; они зимуют в эвенкийской тайге, а с приближением весны отправляются в сторону Карского моря, спасаясь от гнуса.

Стоит удивительно ясный, безоблачный день. От озер и речушек, от самой малой лужицы солнце отражается как от зеркала, и этот солнечный зайчик то и дело слепит, бьет в глаза. Даже припайный, так и не растаявший лед на озерах и тот посылает нам свое отражение, правда не такое блестящее, а как бы приглушенное, с благородной перламутровой бледностью.

Наконец подлетаем к той нулевой отметке, откуда берет свое начало газовая «река». Уже давно нет исторического колышка, за который закрепили первую растяжку первой палатки. Нет и самих палаток. Мессояха — это голубые двухэтажные домики, балки, приземистые цилиндры для поступающего газа, буровые вышки вдали…

Вертолет медленно опускается. Прижимаются к земле травы, цветы, боятся, что мы их сейчас растопчем. Боятся, однако, напрасно: для вертолетов давно сделан бетонированный пятачок.

С лесенки сходит бортмеханик и, наклонясь, кричит мне на ухо:

— Передали, что на Хатангу завтра в двадцать два по московскому времени!

Я сначала не понимаю, в чем дело, но потом догадываюсь: это сообщил по рации Игорь Иванович, которого я вчера просил уточнить, когда идет на восток рейсовый самолет.

Последний перед новой дорогой день я отдаю Талнаху. Самолет в Хатангу летит в двадцать два по московскому времени, значит, по местному времени в два ночи следующих суток. Время у меня есть, и я использую старый способ: доезжаю до шоссе на Талнах автобусом, выхожу и поднимаю руку.