По Кабакам и Мирам - [26]

Постепенно она запьянела, начала заговариваться, называть нас Серёгой и Октябриной, а потом и вовсе отключилась. Чтобы не беспокоить пожилую женщину, мы сами убрали все со стола – в удачно обнаружившийся возле барной стойки чемодан – и, не оборачиваясь, шагнули в очередную неизвестность. Где нас уже давно ждали.

Глава четырнадцатая и последняя. Незнайки в Солнечном городе.

Кто ждал? Да ясно же было сказано: бомжи и вампиры. Вампиры без определённого места жительства и бомжи, питающиеся человеческой кровью. Идём, сами от себя шарахаемся – вдруг набросимся? Страшно.

Хотя вроде тихо. Воплей и скрежета зубовного не слышно.

– Заманивают, – подозревает Лукас.

– Притаились, – осторожничает Лесин. – Сейчас подпустят поближе и…

– И сожрут, меня первую, потому что я толстая, – Лукас взгрустнула.

– Это почему же тебя первую? Я толще, это во-первых, а во-вторых, я нежный, а ты грубая.

– А ты грязный и хромаешь. А я мягкая и красавица. И я толще тебя. И выше.

– Ну, морально, может, и выше, зато этически я чище и – главное – я толще!

– Нет, я толще! Давай животами меряться!

– Давай! Чур, не жухать только. Втяни, втяни живот-то.

– Зачем же я буду живот втягивать? Тогда ты выиграешь, а это нечестно.

– Нечестно, если ты выиграешь, ну хватит уже – живот не выпячивай, не выпячивай, втяни живот-то.

Стоим на трамвайной остановке, как дураки, оба красные, злые, животами меряемся. Толкаемся, конечно, чуть содержимое чемодана не выронили.

Уф. Устали. Присели. Хлопнули – за примирение. Всплакнули.

– Ты, – говорит Лесин, – толстый и красивый парниша.

– А ты, – Лукас отвечает, – толстая и прекрасная дама. Я тебя на руках почему, думаешь, не ношу? Потому что ты тяжёленький.

– А я тебя тоже не ношу. Потому что я слабенький, а ты могучая.

– И чемоданчик у нас, – это уж хором, – тоже тяжёленький. И на душе поёт свирель.

Мы вообще часто хором разговариваем. Русские про нас говорят: у дураков мысли сходятся. А французики – про нас же – иначе излагают: великие умы встречаются. Теперь вы понимаете, почему водка «Кутузов» вкусней коньяка «Наполеон» и почему мы супостатов, как котят, при Бородине, Ватерлоо и на Чудском озере разбили?

Да. Так вот. Сидим, по сторонам смотрим. Прямо перед нами – рельсы трамвайные. В принципе все нормально, так даже и должно быть. Трамвайная остановка, а рядом трамвайные же рельсы. Ничего удивительного. Вот если б над трамвайной остановкой троллейбусные провода висели – вот тогда было бы удивительно.

Но сами рельсы! Кривые. Или даже – узорные. Выложены относительно ровной синусоидой. Стоим, шокированные. И даже больше того – фраппированные.

– Кто так рельсы кладёт? И зачем? Нет, ты скажи мне, кто так рельсы кладёт? – паникует Лесин.

– Кто-кто? Луиза с Марсианием, бомжи с вампирами! Откуда мне знать. Смотри – трамвай.

И правда. Трамвай. Едет. По странной какой-то траектории. Хотя почему странной? Аккуратно по рельсам. Зигзагами и едет.

– Если б автобус был, – выдал экспертную оценку Лесин, – я сказал бы, что за рулём – пьяный шофёр.

– Вагоновожатый. Только… он и в самом деле – в драбадан!

И точно. Вагоноуважаемый шофёр рулил, пьяно улыбаясь. В одной руке у него была бутылка пива, в другой – фляжка с коньяком.

– «Коньяк Шофёрский», – прочитала Лукас.

Тут из подворотни выкатился мужичок в рваных шортах на босу ногу и – прямо на рельсы. Лежит, песню поёт.

– Дави! Дави его, гада! – переживает сердобольная Лукас.

– Ну, может, всё же не надо? Может, пусть лучше объедет? – кровожадничает Лесин.

Не тут-то было. Трамвай на полном входу врезается в бездыханное тело мужичка (чем-то он явно смахивал на нашего старого знакомца Адольфыча) и… останавливается. А Адольфыч (для простоты будем называть его Адольфычем, хотя, он, кажется, был Петрович) начинает остро критиковать вожатого.

– Что ж ты, – надрывается, – делаешь? Тут люди лежат, а ты… Уснул, гад?

А шофёр трамвая и правда уже спал. Адольфыч отполз, пассажиры с гиком и песнями вывались из вагона.

– Следующая остановка «Станция метро «Алкодемическая», – раздался пьяный механический голос, потом бульканье, смех и снова бульканье

– А… здесь… довольно… миленько. Бомжи не агрессивны. А вампиры – явно уже напились, – определил Лесин.

Мы переглянулись, подошли к трамваю. Он был сделан – мы не поняли из чего именно, но явно из чего-то мягкого. Поднялись. Растолкали шофёра, который тоже напоминал Петровича. Или Марсиания. Или Адольфыча. Короче, – милое и приятное лицо.

– А почему, Петрович, у вас рельсы кривые?

Втайне мы уже подозревали, что скажет Адольфыч. Но хотелось узнать из пьяных уст аборигена.

– А, Луиза, – принял нас за Луизу Петрович. – Ясное дело, зачем. Чтобы пьяному человеку рулить было сподручно. Ещё в 1991 году, когда Горбачев подавил путч Ельцина и Зюганова, и публично покаялся, вот тогда и появились первые «пьяные» трамвайные маршруты. Было ведь как. Сначала перестройка на людей рухнула, потом антиалкогольный указ. Все перешли на одеколон, коньяк и самогон. Алкогеноцид и спиртохолокост. А тут – в августе 91-го – Горбачев куда-то бухать уехал. Он ведь алкаш был запойный, миляга. Он и указы-то пьяный подписывал. Про перестройку – это, конечно, его затея. А вот про виноградники и про борьбу с пьянством – это банда Ельцина все придумала. Секта. ГКЧТ. Государственный комитет чрезвычайной трезвости. Они Серёге Горбачеву и указы злодейские подсовывали, и в водку яд сыпали, и новости от него скрывали. А потом и вовсе захотели умучить и власть себе взять. Серёга уехал бухать, спит пьяный под мостом, а ГКЧТ в Москву танки ввёл. На первом танке Ельцин с топором, на втором Зюганов – с пивом безалкогольным.