По эту сторону зла - [51]

Петра

С этой минуты они были неразлучны настолько, насколько могут быть неразлучны в этой жизни взрослые независимые мужчины.

Разлучила их только смерть. Смерть, сыгравшая роковую роль не только в судьбе Германии, но и всей Европы. И не только Европы.

Министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау, еврей, друг графа Гарри Кесслера и философа Мартина Бубера, был убит членами подпольной антисемитской организации «Консул» на улице Берлина 24 июня 1922 года.

Но между началом Первой мировой войны и роковым 1922 годом лежит длинная полоса исторической нестабильности, в которой Вальтеру Ратенау была отведена выдающаяся роль.

Граф Гарри

Граф Гарри пригласил Ратенау провести вечер с ним и с двумя известными поэтами, его друзьями, не знакомыми до того с Вальтером. Несмотря на славу мастеров слова в поэтических кругах, оба поэта были потрясены красноречием Ратенау. Речь шла о еврействе. Вернувшись домой, Гарри попытался в своем дневнике воспроизвести хотя бы часть сказанного Вальтером.

«— Можно представить еврейство так. Господь Бог поступил с ним как французский шеф-повар с продуктом, который он собирается приготовить на ужин, — он заготавливает его ингредиенты с утра. Он сложил некое количество мощных мозгов в котел, туда же вложил одну-единственную книгу, Библию, котел запечатал наглухо и оставил на дне моря на две тысячи лет.

Какой же получился результат? За две тысячи лет мощные мозги многократно перелопатили эту единственную книгу и написали комментарии на каждую ее строчку, потом комментарии на комментарии, а потом комментарии на комментарии на комментарии. Разобраться в этом месиве мог только могучий интеллект, который появлялся один раз в несколько столетий. И этот интеллект становится насущной и даже неотъемлемой необходимостью современного ему общества, хоть практической пользы он приносить не может.

— Значит, вы против еврейского интеллектуализма? — спросил Гарри».

Петра

Нет, он не был против еврейского интеллектуализма, он в молодости был вообще против еврейства. Приходится признать, что в начале своей деятельности Вальтер Ратенау жаждал ассимиляции евреев, но перед войной он попал под влияние еврейского философа Мартина Бубера и стал склоняться к иудаизму, не религиозному, а национальному. Он поверил в практическую силу еврейского интеллекта, хотя мог бы давно убедиться в этом не только на собственном примере, но и на примере своего отца. Однако юношеское желание быть таким, как все, преобладало в молодости, и только с возрастом Вальтер осознал, что его отличие от окружающих — это достоинство, а не недостаток.

Когда вся Германия с ликованием праздновала начало войны и дружно пела «Дойчланд юбер аллес», Вальтер Ратенау был от этого в ужасе. Пока Германия склонялась уступить Австро-Венгрии и вступить с нею в союз, Ратенау попытался уговорить кайзера Вильгельма, с которым у него были дружеские отношения, не объявлять войну России. «Пускай Австро-Венгрия и Сербия сами решают свои проблемы», — умолял он кайзера. Когда Германия все же включилась в войну, Ратенау в отчаянии пришел с визитом к фрау фон Гинденбург и сказал: «Германии конец!» По лицу его текли слезы.

Лу

Неожиданное начало войны потрясло Лу до глубины души. Погруженная в решение загадок психоанализа, она вообще не замечала нарастающей в последние недели напряженности в международной обстановке, так что объявление войны прозвучало для нее как гром с ясного неба. Она в принципе ненавидела войну, ужасаясь бессмысленной потере жизней, но здесь дело уже было не в принципе. Ее родная Россия выступила против ее родной Германии. Она ведь так и не решила, кто она — русская или немка и какой солдат ей дороже — русский или немецкий.

Лу все чаще вспоминала симпатичных русских мальчишек, в детстве сопровождавших ее с папой на рыбную ловлю. Папа объяснял мальчишкам секреты правильной насадки живца на крючок, а в конце отдавал им весь улов — ему нужна была не рыба, а удовольствие от процесса. Теперь этим мальчишкам уже за пятьдесят, но их сыновей призвали в солдаты для того, чтобы они стреляли в своих немецких сверстников. А кому должна была сочувствовать Лу с ее двумя родными языками? Ведь ее друга, садовника Петера, тоже призвали в армию, чтобы он стрелял в русских солдат. Петер был большим мастером по прививке роз, он охотно посвящал Лу в тайны скрещивания и выведения новых сортов. Приезжая в Геттинген, Лу часами работала с ним в саду и каждое утро восхищалась новыми результатами их вчерашних трудов. А иногда с наступлением жары они, усталые и разгоряченные, укрывались от солнца в садовом сарае и занимались любовью на охапке душистого сена.

Лу поднялась рано, и с запакованным с вечера чемоданчиком вышла в сад. Петера забрали в армию всего неделю назад, но опытный глаз уже мог подметить пагубные следы его отсутствия. Как Лу ни старалась точно выполнить его указания, розы, словно оплакивая садовника, склонили свои изящные головки и приготовились увянуть. А ведь было только начало сентября, им бы еще цвести и цвести! Но бог с ними, с розами, зато начали распускаться астры и хризантемы. Как бы они не увяли в ее отсутствии, хотя она и договорилась с соседским садовником — к счастью, пожилым для армии, — чтобы он ухаживал за ее цветами за небольшую плату.