По эту сторону Иордана - [37]

Пройдя еще шагов двести, остановились Гиора бен Йосеф, и с ним один левит, и двое из храмовой стражи, поскольку подземный ход разделялся тут надвое. Стражнику Нехемии пришлось повернуть отсюда обратно. Хоть и был Нехемия желанным помощником по причине невероятной своей силы — говорили про него, что он один может раздвинуть храмовые ворота, которые обычно открывали двести человек, — но был он слишком могуч и слишком широк, чтоб протиснуться в узкий восточный ход. Так что Нехемию отослали обратно в Иерусалим, а сам Гиора бен Йосеф, и с ним левит по имени, кажется, Ахимелех, и второй из стражи двинулись дальше. Через час или два, а может, и больше выбрались они на поверхность. Шагах в ста от них виднелась дорога на Бет-Лехем, и одинокий дуб стоял на обочине, а слева высилась башня праотца Яакова.

Не мешало бы им тут присесть и отдышаться, но коротки летние ночи, и немного часов оставалось до утренней зари. Так что не мешкая направились они в сторону Черного поля. Левит Ахимелех поскользнулся на краю его, на все еще не просохшей с весны черной глине, там, где расширяется русло потока, и уронил в грязь свою ношу. Но тут же встал, не дожидаясь посторонней помощи. И, двигаясь так втроем друг за другом, достигли они склепа в подножье холма и, почти войдя, уже внутрь, услышали женский голос.

Любой в Иерусалиме знал эту женщину, была она дочерью Бен Ханании, одного из самых богатых иерусалимцев, и женой Бен Арзы, одного из самых отчаянных воинов. Поэтому странным показалось Гиоре бен Йосефу ее присутствие здесь, на краю Черного поля, — в одиночестве и ночью. Он вспомнил и имя ее: Брурия — и подумал: нехорошо, что она видела нас. Но быстро расстался с этой мыслью и, склонившись, зашел в склеп.

А женщина снаружи кричала и плакала:

— Не римляне, не римляне это сделали!..

Тут Гиора бен Йосеф вспомнил, что у этой Брурии была сестра Рахель, нежная прекрасная Рахель, которую он увидел однажды на улице. В белом легком платье стояла Рахель, шея ее была унизана драгоценным ожерельем, а на руках сверкали золотые браслеты. Было бы понятнее, если бы нежная Рахель рыдала теперь на краю усеянного камнями и терниями Черного поля, если бы она оплакивала здесь разоренный свой дом, загубленных братьев и обреченный Иерусалим, а не суровая и гордая, под стать мужу своему Бен Арзе, Брурия. Бесстрашным, но слишком уж неуступчивым оказался муж ее, Бен Арза.

Платье из белого полотна и тяжелый плащ из виссона были на Брурии, но край ее прекрасной одежды побурел от крови — поскользнулась она сегодня, когда увидела своего мужа лежащим на мраморной иерусалимской мостовой и бросилась к нему, поскользнулась Брурия в его крови. Не римляне, не римляне это сделали!..

Они спустили тюки в подземелье, накрыли каменными плитами, засыпали землей, а сверху привалили обломком скалы.

А женщина снаружи все рыдала и взывала к кому-то. Им пришлось пройти мимо нее, совсем близко, потому что уже вставал рассвет и не было сил искать другую тропу. Они прошли рядом, но она не посмотрела на них.

Прежде чем спуститься под землю, они присели у входа. Первые лучи солнца осветили высящийся на горе Храм. Вчера пробили римляне внешнюю стену храмового двора. И Гиоре бен Йосефу теперь казалось, что он и отсюда видит эту черную брешь.

— Не пойду в Иерусалим, — произнес левит угрюмо. Кажется, его звали Ахицедек. — Уйду я, пожалуй, в Явне…

Когда солнечный диск оторвался от края Черного поля, Гиора бен Йосеф сказал:

— Что ж, иди в Явне.

— А как они будут знать, где искать? — спросил стражник.

— По этому дубу, — объяснил Гиора. — По руслу потока. По башне праотца нашего Яакова. Все отмечено и описано.

Сказать по правде, священник Бен Йосеф в глубине души надеялся, что никакие записи не потребуются. В самом деле — ведь не все же семьдесят лет придется им дожидаться нового освящения! Он и приведет если не детей, то внуков к тайникам — в тот день. Не мог же он подумать, что римляне в бешенстве своем сровняют Иерусалим с землей. Прекраснейший Иерусалим… Ведь не дикари они, не воины вавилонские. Вообразить такое — разрушение Храма?..

Дуб? Давно уже нет того дуба по дороге из Иерусалима в Бет-Лехем. Растут на Земле Израиля дубы, но другие и не в том месте. Поток пересох и сровнялся с землей. Дождями и ветром разнесло, размело всю глину и черные камни. Башню праотца Яакова, вернее, полуразрушенный остов ее путники еще видели в XVII веке. Но вот уже триста лет, как нет и ее. Нет и следа… Где же искать? Что же осталось?

Женщина. Женщина сидит и взывает. Припадает головой к земле, бьется о жесткие камни, вскидывается, застывает на минуту и снова падает и стонет. Не хочет утешиться!.. Голос слышен в Раме, вопль и горькое рыдание — в Бет-Лехеме.

Эли Люксембург Поселенцы

Памяти отца посвящаю

На исходе дня, при начавшихся первых сумерках, Шурочка Олендер влетела на Тушию — высокий, господствующий над всей долиной холм на стыке земли Биньямина и Северной Иудеи. Ее «мини-майнор» натужно ревет, как маленький танк, ломится через траншеи, по трубам, по связкам арматуры, подминая горки песка, щебня. Хруст и скрип шин отдается ей прямо в сердце: «Господи, лишь бы не проколоться!»