«По дороге в Рай...» ...или Беглые заметки о жизни и творчестве Константина Кинчева... - [20]

Позже, спросив Костю, за что он ударил человека, я получила прямой ответ:

- А чтоб не обижал... Я сразу понял, что он чем-то тебя обидел.

Молодой человек, поверженный тяжелой кинчевской рукой, позвонил мне на следующий день и гнусный голосом выговорил:

- Что же это вы, Нина Александровна, своих друзей на меня натравливаете? Нехорошо...

Вроде я и не пожаловалась. Сунулась только с дурацким вопросом. И такие последствия. С тех пор я зареклась говорить о своих обидах даже самым косвенным образом.

Так что всепрощенцем, "непротивленцем злу насилием" Константина не назовешь при всей его терпимости ко многому, с чем (или с кем) а например, примириться до сих пор не могу.

И в тоже время...

В пресловутом Гурзуфе 18 августа местная шпана устраивает что-то вроде вендетты: идут по улицам и избивают иногородних, отдыхающих. То, что их родители, в основном, за счет этих отдыхающих и живут, их мало беспокоит. Пришли аборигены и в наш клуб, накануне нашего изгнания. Я испугалась ужасно. Ничего, кроме кровавой свалки, ожидать не приходилось.

Кинчев отошел с ними куда-то в сторонку. Через несколько минут местные спокойно ушли.

- Я их уболтал. А чего, нормальные ребята...

И при всем этом за собственное достоинство, "за другие своя", там, где словом не прошибешь (бывают ведь такие экземпляры человеческие), там, где он сталкивается с откровенной подлостью, в таких случаях рука его не дрогнет. Уж коли воспоминания снова привели меня в Гурзуф, надо сказать, чем же все-таки завершился крымский рок-десант.

После того как 24 (!) концерта в Симферополе закончились, три группы -"Алисе", "ДДТ" и "Телевизор" - были приглашены еще на шесть концертов в Ялту.

Ялта мне запомнилась особенно тем, что в моей комнате ползали, кажется, каракурты. Во всяком случае, так их назвал неутомимый биолог-любитель Петя Самойлов, басист "Алисы". В общем, это были размером со среднюю сливу серые с мохнатыми ногами пауки.

И во-вторых, мне запомнилась демонстрация, которую устроили зрители, когда управление культуры запретило эти концерты. Наверное, потому, что это была первая демонстрация, которую я видела. Толпа двинулась к Ялтинскому горкому партии. Там к ней присоединился оказавшийся поблизости Борзыкин, обладавший уже опытом революционной борьбы. Он взял у милиционера мегафон, организовал неорганизованную массу и вышедшему к народу секретарю горкома предъявил требования зрителей. Устным обещаниям разрешить концерты не поверил и потребовал письменных заверений. Секретарь горкома письменное обещание дал.

Концерты состоялись. Недавно я видела по питерской программе Борзыкина. Первый раз после развала "Телевизора". Он пел новую песню. По-английски. Я не сильна в английском, к сожалению, и поэтому не смогла понять, достаточно ли революционной была песня. Но, кажется недостаточно...

В Ялте "Алиса" выступала последней, и на те несколько дней, что предшествовали концертам, Кинчев, получив письмо от Сережи Рыженко с приглашением, уехал в Севастополь.

Он не вернулся накануне концертов.

Не вернулся и утром в день первого концерта.

Он появился буквально за считанные минуты до начала выступления. При этом сильно хромал. Оказалось, что автобус, на котором он ехал, уже в Ялте попал в аварию. Но Бог спас...

Месяц крымских гастролей - это месяц сильнейшего нервного и физического напряжения. Разборки с халявщиками из "Досуга", стычки с идеологами, рокерское буйство, улаживание конфликтов, вызовы в милицию...

Плюс к этому у меня в самом начале гастролей разыгрался жесточайший бронхит. Весь месяц я проходила с температурой, на подкашивающихся ногах и с изнуряющим кашлем.

Дня последнего концерта я ждала как пресветлого праздника. И день этот наступил.

Как я уже сказала, он - в придачу к предшествующему напрягу - ознаменовался еще и тем, что ялтинские выступления "Алисы" начались с эпизода автобусной аварии.

В общем, нервы мои были на таком пределе, что требовали немедленной разрядки. За считанные минуты до последнего концерта я в качестве разрядки испортила настроение Кинчеву.

Я тогда, конечно, еще многого не понимала. Его стремление все время быть несколько особняком, его исчезновения на несколько дней: то в Севастополь, то из Ялты в Гурзуф - я расценивала как противопоставление себя группе. Мне казалось, что он мало с кем из музыкантов считается. Да и всегдашнее его стремление всякого хотя бы попытаться понять, а главное, утешить вызывало у меня чувство протеста. Я-то полагала, что человеку надо всегда говорить правду о нем, какой бы жестокой она ни была. Как будто я знала эту правду!

Взвинченные нервы плюс недопонимание подвигли меня на разнос. Я выплескивала Косте достаточно обидные вещи. Что-то, может быть, было и справедливо, но большей частью, как теперь я понимаю, нет. А он слушал, изредка пытаясь слабо защищаться. Когда кто-нибудь входил, он говорил: "Слушайте, дайте нам поговорить с Ниной Александровной!"

Его позвали на сцену. А мне на беду встретился Юра Шевчук. Спросил, как здоровье. Видимо, вид мой настраивал на такие вопросы.

- Да ну к черту, - ответила я - Бронхит замучил.