По дорогам идут машины - [9]

В темноте не было видно ее лица, но Василий Иванович не решался поднять фонарь: Надя сердилась, когда он светил ей в глаза. Говорила она быстро, сокращая и пропуская слова, и по голосу ее можно было догадаться, что она улыбается.

— Если бы у них имелось настоящее чувство, так не перепутали бы, — заметил Василий Иванович. — Настоящее чувство никогда не обманет.

— Опаздываем? — спросила Надя.

— Опаздываете. На двенадцать минут.

— Да что вы! Это Воронеж не принимал. Ну, ничего. Нагоним. Гаврила Степанович ведет. Нагоним. А у вас как?

— Ничего. Помаленьку. Вот если бы у них было настоящее чувство…

Раздался громкий, оглушающий гудок. Надя поднялась на ступеньку. Гудок еще звучал, а паровоз, пробуксовав, тронулся; за ним, по очереди, тронулись и вагоны. Квадраты света поползли по доскам, расползаясь по незаметным днем неровностям платформы, и один за другим спрыгивали на откос.

Проводив поезд, Василий Иванович вернулся на станцию.

Он вошел в большую комнату.. В комнате висел старый плакат и стоял грузный дубовый диван с дырочками на спинке и сиденье. На диване, в углу, на всегдашнем своем месте, сидел пятнадцатилетний Коська, сын стрелочника Никифора, принимавший почту.

— Что получено? — спросил Василий Иванович.

— А что получено! Газеты да письмо.

— Ионову письмо?

— А то кому же. Ему.

Ионов, помощник начальника станции, почти каждый день получал письма в одинаковых конвертах. Василий Иванович вздохнул.

— Если меня спросят, так я в дежурке, — сказал он.

— А кому спрашивать? — отозвался Коська.

Действительно, спрашивать было некому. До деревни шестнадцать километров, в жилом доме давно спят, а больше и людей нигде нет, кроме стрелочника Никифора в будке у переезда.

— Ты не рассуждай, мал рассуждать, — сердито сказал Василий Иванович. — Подай газету «Гудок».

Коська никак не мог понять, почему это начальник всегда после прихода пассажирского становится сердитым. Почти все, что происходило на станции, Коське было ясно. Он умел переводить стрелки, умел зажигать лампу на семафоре, и, по его мнению, держать на станции девять человек совершенно не нужно; если бы научиться разговаривать по телефону, так он, Коська, да Никифор вдвоем справились бы со всеми делами…

Но начальник был хитрый: когда Коська спрашивал его о связи и сигнализации, он отвечал мудрено и непонятно, чтобы еще больше запутать дело и не выдать своего ремесла.

Коська потер ногу об ногу, посмотрел на плакат. За окнами скучно шумел лес.

— Я — Щеглово, — доносился из-за двери протяжный голос. — Я — Щеглово. Начальник станции Ребров. Номер сорок четыре проследовал двадцать три часа ноль восемь минут.

Коська подумал и направился к дежурке. Постояв немного, он решительно взялся за ручку и плечом толкнул дверь.

Василий Иванович отмечал что-то в журнале движения.

— А что на двери написано? — сказал он, не поднимая головы.

Коська молчал.

— Что на двери написано?

— Чего же. Нельзя, так уйду, — обиженно отвечал Коська, направляясь к выходу.

— Куда ты? Можешь постоять. Только молчи. Не мешай сосредоточиться.

— Я и так молчу.

— Вот и правильно… Сегодня, небось, опять с Ионовым грибы собирали?

— Собирали.

— А на бугры за озером ходили? Там на прошлой неделе под одной сосной тридцать шесть штук росло.

— Как же. Ходили.

— Бездельничаете вы все… Белых много?

Коська, довольный тем, что начальство в разговорчивом настроении, начал было рассказывать, но раздался звонок, и Василий Иванович махнул рукой, чтобы он замолчал.

— Отделение, — сказал Василий Иванович, снимая наушники, — со всеми точками говорит.

— Со всеми сразу?

— Со всеми сразу…

— А как это?

— Очень просто. У диспетчера имеется ключ циркулярного вызова. Поворачивает он этот ключ, посылает на точки импульсы вызывного тока и отдает приказ в мраморный микрофон. Ясно?

— Не знаю, — отвечает Коська.

— Ну так вот. Это тебе не грибы собирать.

А днем мимо станции Щеглово один за другим шли товарные составы, длиной больше полкилометра каждый, шли копперы, ледники, гондолы, пульманы, вагоны с надписью «годен под хлеб», жирные цистерны. Поезда везли уголь, блестящий на солнце, как мокрый, везли трубы, тес, арматуру, везли грузовики, установленные по три штуки на двух платформах, везли глыбы облицовочного камня, похожего на замороженные волны.

Помощники машинистов ловко принимали на ходу жезл, и поезда, такие тяжелые, что от них дрожала станция, проходили по главному пути, не сбавляя скорости, унося за собой карусели пыли.

Василий Иванович выходил встречать товарные маршруты, так же тщательно осмотрев мундир, однако не слишком заботясь о том, как сидит на его голове фуражка.

Через трое суток, в два часа десять минут вернулся пассажирский.

— Здрасте, Василь Иванович! — послышалось из темноты.

— Здравствуйте, Надя. Ну, как в Ростове?

— Хорошо, спасибо! Там дом, помните, я вам говорила, уже совсем отремонтировали. У нас моряк едет. Чудной — смех один. Рассказывает, как с фашистом в воде дрался.

— Ерунда. Балованный народ моряки….

— А в Лихой к нам два вагона прицепили…

— Пользуется тем, что вам неизвестны морские уставы, и сочиняет.

— В тех вагонах физкультурники в Москву едут.

— Спросить его, что полагается по инструкции делать, когда буксы горят, тоже чего-нибудь сочинит. Сочинять они мастера!