По библейским местам - [84]

— птица, которая водится только в оазисе Сива.

Патрульная машина неслась впереди по пескам, а мы следовали за ней через тихую сонную деревню. Притормозили у полицейского участка, где шофер патрульной машины оставил ружье при въезде в оазис. Повар-суданец и официант устроились в патрульной машине, белые головные уборы создавали ощущение, что у них болят зубы. Темные лица поворачивались туда-сюда, чтобы рассмотреть лепнину на стенах, а синие тени протянулись к старому поселению на холме, нависающем над долиной черной массой, зубчатые вершины которой были тронуты зеленым светом. Шофер вышел из полицейского участка с ружьем и патронташем в руках и спустился по лестнице. Он повесил патронташ через плечо, прислонил ружье к сиденью и взобрался на свое место. Караульный полицейский помахал рукой, желая нам счастливого пути, и мы помчались к белым лунным горам. Я оглянулся назад и бросил последний взгляд на Сиву, лежавшую в тени пальмовых рощ, на звезды, сиявшие над ней, и на небо, которое уже начинало светлеть на востоке, предвещая наступление нового дня. Некоторое время мы ехали по прямой, так что луна была все время слева, а справа все ярче пульсировали розовые сполохи рассвета. Вскоре вся восточная сторона неба побелела, и когда мы достигли плато, над пустыней поднялось и само светило, согревая пустыню.

Весь день мы ехали на север по безжизненной местности. Солнце пересекало небо. Мы устали, изнывали от жажды и жара. Потом снова появились звезды. В первом часу темноты в свете фар мелькнул верблюд, и мы поняли, что приближаемся к концу плато и начинается долгий спуск к морю и к местечку Мерса Матру. Внезапно мы увидели вдали огни городка на морском берегу.

Утром, уже при свете следующего дня, я ехал уже на восток в машине Михаила, мы направлялись вдоль побережья в Александрию. Деревни, через которые мы проезжали, представляли собой безлесые скопления домов посреди бурой равнины, иногда мы замечали слева синюю линию Средиземного моря, отделенного от нас милей песка. Мы заправились в одном из селений, набрали бензин в жестяные канистры; там жили люди, расхаживавшие в длинных одеяниях, напоминавших римскую тогу — джурд. А тот мужчина, который поднимал кожух нашего радиатора, был задрапирован не хуже статуи Августа.

Когда стемнело, мы разглядели впереди огни Александрии, находившиеся за многие мили от нас, но ясно видимые на плоской равнине, а еще через некоторое время наконец оказались в лабиринте улиц большого города.

Глава седьмая Фарос и коптские монастыри

Я осматриваю остатки Фароса, встречаю человека, который верит, что Александр Македонский все еще похоронен в Александрии, еду по пустынной дороге в Каир, вижу руины города святого Мины. В Вади Натруне я посещаю четыре коптских монастыря, где монахи-христиане живут с IV века.

1

В эту ночь Александрия была особенно хороша. Жемчужное ожерелье ее огней отражалось в тихих водах, воздух был теплым, а пальмы в садах замерли в безветрии и тишине.

Первое, что желает совершить человек, завершивший путешествие через пустыню, — принять ванну и вызвать парикмахера, чтобы побриться. Нет, наверное, нужды говорить, что явившийся ко мне мастер оказался греком. Александрия по-прежнему остается одним из крупнейших греческих городов мира, и если вы никогда не видели Афины, то можете ошибиться и решить, что попали в столицу Греции, и только через некоторое время обнаружится, что это не так. Вывески над лавками и магазинами написаны практически на том же алфавите, которым пользовался Платон. Повсюду продаются греческие газеты, можно попытаться прочитать их, сидя в греческих кафе, прихлебывая узо или рецину.

Греческий цирюльник был подвижным человеком с яркими глазами, питавшим искреннюю любовь к Англии. Мне оставалось только краснеть, выслушивая восторженные описания добродетелей, которые он нам приписывал. Я не мог даже возражать — в конце концов, у человека с бритвой в руке всегда есть преимущество в разговоре. Одно время он работал в Лондоне, в парикмахерской неподалеку от Пиккадилли, и тот факт, что мне доводилось там бриться и стричься, помог нам установить взаимопонимание. Он говорил о «добром старом Лондоне». Он поинтересовался, не пользуюсь ли я одним специальным лосьоном для волос, который продавался в их заведении; я ответил утвердительно. Мы согласились, что десять шиллингов за бутылку — фантастическая цена, но я пояснил, что приобретал этот лосьон лишь в те дни, когда был беден; это правда. Внезапно он сделал преувеличенный жест — греки вообще склонны к мелодраматизму — и распахнул дверцу шкафчика, в котором стояло множество бутылок.

— Я получил рецепт! — горделиво воскликнул он. — Это та самая смесь! В точности как в Лондоне, сэр! И — для вас — три шиллинга!

Честно признаться, все греки, которых я встречал, имели между собой нечто общее, нечто такое, что хотя бы в малой степени связывало их с Улиссом: конечно, я купил у него бутылку лосьона, и, насколько могу судить, смесь и вправду соответствовала оригинальной рецептуре.

Тем же вечером, позднее, я сидел в гостиной отеля, а за соседним столиком расположился молодой англичанин. Я подумал, что он, подобно мне, чужой в этой стране, и мы как-то само собой вступили в беседу. Он рассказывал о себе, и я поражался тому, какими странными видами деятельности занимаются порой люди. Он работал в фирме, производившей шоколад всемирно известной марки, и его направили в Египет, чтобы узнать, какие сорта шоколада пользуются здесь особым спросом и почему. Полагаю, это своего рода сочетание научного исследования и коммерции. Но в александрийской гостиной казалось совершенно невероятным, что этот молодой, образованный и богато одетый молодой человек посвящает свое время расспросам о предпочтениях восточных жителей относительно чистого шоколада или шоколада с орехами. Незадолго до нашего разговора он получил телеграмму, в которой ему поручали узнать, почему продукты фирмы-соперника так хорошо продаются в Багдаде.